Правда о штрафбатах — 2 - [77]

— Опять неправильно в фильме показано, что штрафники годами воевали, — вставляет очередное замечание Степан Алексеевич. — Больше трех месяцев никто не держался. В течение этого времени надо было искупить свою вину кровью или погибнуть. После ранения их передавали в линейную дивизию, но званий не возвращали. Однако чаще погибали. При прорыве обороны оставалась треть личного состава. И снова скажу об этой картине: не было такого, чтобы гнали на минное поле. Прежде чем прорвать оборону, саперы обязательно делали проходы, которые размечали белыми флажками.

Вылазка на арбуз

Такие проходы делали не только при наступлении. Дважды группа Юдина ходила в тыл за «языком», и каждый раз вперед выдвигались саперы. Первый рейд оказался неудачным: вернулись без немца и с потерями. Во второй раз получилось.

Нам было велено продвигаться в сторону боевого охранения фашистов, — говорит Степан Алексеевич, — окопавшихся на высотке под названием Арбуз. Выдвинулись две группы по 12 человек. Все — добровольцы. Представляете, добровольцы из штрафников. Саперы поснимали мины, перерезали колючую проволоку. Одна группа проникла в тыл и открыла огонь. Немцы в панике начали разворачивать пулеметы. И тут вторая группа ворвалась в траншеи, прикладами оглушила двух фрицев. Поволокли их вместе с пулеметом. В завязавшемся бою перебили все охранение. Потом в армейской газете «За Родину» прочли о себе заметку под заголовком «Смелая вылазка». В ней рассказывалось, как подразделение гвардии младшего лейтенанта Юдина в ночном бою уничтожило более 20 немцев, захватило двух пленных с пулеметом и возвратилось на свои позиции. О том, что в ночном рейде участвовали штрафники, ни слова.

Вспомнили мы со Степаном Алексеевичем еще один фрагмент «Штрафбата», когда бывший зэк Глымов расстреливает струсившего солдата. Спросил ветерана, не случалось ли подобное в его фронтовой практике. Тяжело вздохнув, Юдин начал издалека:

Понимаете, тогда существовала такая практика: на штрафника, замеченного в серьезном проступке, шла докладная в штаб. Оттуда уже поступало указание следующего содержания: «Списать на боевые потери». Означало это одно — расстрелять. Сам приговор в исполнение я не приводил. Это делали солдаты. Был случай, когда один уроженец Средней Азии отказался сменить наблюдателя. Когда его попытались поднять из окопа, он схватил винтовку и нацелил на командира с криком: «Моя стрелять будет!» Утром доложили куда следует. Получили приказ: «Списать на боевые потери!» Я дал команду, и двое солдат потащили его вниз, к оврагу. А еще был случай, когда мне пришлось самому выносить и выполнять приговор.

Лева-каптенармус

И рассказал бывший командир штрафного взвода лейтенант Юдин историю, которая накрепко засела в памяти.

Прислали ко мне одного солдата. Звали его Лева, служил он каптенармусом в госпитале. Попался на воровстве постельного белья. Так вот этот Лева во время форсирования Южного Буга всячески отставал от первой линии наступающих. Опять же в фильме неправильно показали, что командир идет первым в атаку — только последним. Надо было следить, чтобы сзади никто не оставался. Так вот этот Лева то и дело падал, как будто спотыкался, и старался не вставать. Я кричу: «Лева, вперед!» Не реагирует. План его разгадал: хотел, чтобы я ушел, а он бы драпанул в тыл. Ну, я по нему очередь из автомата пустил.

Оценивать по сегодняшним меркам тогдашний поступок Степана Алексеевича, наверное, некорректно. И все же я спросил, что он думает о расстреле струсившего солдата.

Да как, — без особого желания продолжать эту тему откликнулся Юдин, — я сам по трупам ходил, и сам мог в любую секунду погибнуть. Как, например, мой ординарец Лыков, который смерть за меня принял. Почему за меня? Да потому, что во время атаки на нем была моя полевая сумка, а я бежал в маскхалате. Вот снайпер и принял Лыкова за командира. Они, снайперы, первым делом стреляли по офицерам и пулеметчикам. А труса не останови — все за ним побегут.

Ведь это только в кино про заградотряды показывали. Ни про какие заградотряды я не слышал. Со мной позади шли четверо связных, два телефониста и ординарец. Вот и весь «заградотряд». Но любого бегуна мы были готовы встретить. И они прекрасно знали, чем это может для них кончиться.

Цена жизни

В фильме «Штрафбат» есть фрагмент, когда родителям расстрелянного за трусость солдата посылают сообщение, что он пал смертью храбрых. Делалось это втайне от штабистов и смершевцев.

— Никакой тайны не было, — пожимает плечами по поводу очередной киношной выдумки Степан Алексеевич. — И на Леву, и на расстрелянного в овраге парня я подготовил документы, что погибли они в бою. Родители-то их ни при чем. Может, у них самих дети остались. Так пусть гордятся отцами, а не стыдятся.

Нелегко, повторяю, судить о прошлом с позиций сегодняшнего дня. Но попытаться объяснить, почему жестокость была нормой, а стоимость простыней уравнивалась с ценою человеческой жизни, наверное, стоит. И отталкиваться надо от того, что интересы личности у нас всегда приносились в угоду неведомым государственным интересам, во имя которых гибли миллионы. И не только в войну. Степан Алексеевич прекрасно помнит жуткий голод 1933 года в Татарии. Вымирали от недорода целые села. Вот и подался 10-летний Степка с дедом Павлом Ивановичем, полным Георгиевским кавалером Первой мировой, в более благополучную Чувашию. Там христарадничали — собирали по зажиточным дворам хлебные корки. Потом продавали куски в свинарники. Собранных денег хватило на ружьишко, с которым Степка, вернувшись в родные края, ходил на зайца. Так на зайчатине и продержалась до следующего урожая семья Юдиных.