Правда о религии в России - [49]

Лица утомленные, некоторые засыпают стоя. Но выходит священник с трехсвечником, украшенным цветами, и поздравляет:

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе! — гулом разносится по храму.

В церкви сыро, душно, свечи тухнут, все погружается в темноту, лишь в алтаре и у певчих горят связки свечей, горят красным, дымящимся пламенем, напоминая факелы. Освещены лица певчих и стоящих у самого амвона подростков. Это все те же, знакомые по описанию Толстого и картинам Богданова-Бельского, голубоглазые, с льняными прядями волос девочки и мальчики.

Кончается пасхальная обедня. Люди подходят к кресту. Эта процедура длится долго. Ушли певчие, ушел причт, а отец

Иоанн стоит усталый и побледневший, а люди все идут и идут. Кто-то из ревностных прихожан держит в руке сплетенный из свечей факел, последний свет в пустеющей церкви…

* *

Четвертый час ночи. На улице сизый, туманный рассвет. Морозный ветер. Итти рано, трамваи еще не ходят. Мы садимся в уголке, у свечного ящика. От собранных огарков свечей пахнет воском. Беседа вертится все вокруг тех же вопросов — война, поздняя весна, половодье, посевы…

А. Шаповалова.

6 апреля 1942 года

У обедни

Серпухов — город, в котором немцы не побывали. Им в этот город войти не удалось. Но они были совсем близко, в нескольких километрах.

В городе всюду видны следы недавней битвы: — разрушенные и сожженные дома, воронки глубиной в несколько метров. Особенно пострадала главная улица, ведущая от вокзала через центр города на противоположный его конец. Здесь проходили войска, и улица эта была постоянным объектом вражеских обстрелов.

Но Серпухов — город столь давний, и столько он повидал на своем веку, что ему не в диковину нашествие басурманских полчищ, рвавшихся к Москве. Были и татары, были и поляки…

Все приходили, жгли и грабили и вынуждены были откатываться обратно.

Велика жизненная сила молодого русского народа. Город восстанавливался и становился краше прежнего. Строились дома, фабрики, храмы…

Вот и сейчас. Еще не разобраны баррикады, не убраны груды кирпичей, а улицы полны народом. Конечно, это все женщины. Они старательно расчищают талый снег, освобождают русла ручьев от мусора, и веселая весенняя вода уносит с собой грязь и кровь прошлой — теперь, слава Богу, прошлой — тяжелой зимы.

Утреннее солнце светит приветливо. На склоне Соборной горы, где виднеются остатки старинного кремля, сквозь прошлогоднюю сухую траву пробиваются ростки свежей зелени. Рядом с Соборной горой, чуть пониже, высятся две церкви — во имя Троицы и во имя Ильи Пророка. В обеих идет воскресная литургия.

У Ильи Пророка народу набилось столько, что войти в храм уже невозможно.

У Троицы посвободнее. Какая-то старушка, выходя из церкви, объясняет своей знакомой, идущей в церковь:

— Здесь свечей нет…

Свечи есть, но остались только дорогие — в три и пять рублей. Их ставят коллективно. Но старушку, видно, своя маленькая дешевая свечка удовлетворяет больше, чем те же деньги, внесенные в пай на покупку большой свечи.

В общем это их, старушечьи, дела. Они свободны и вольны молиться, где им нравится й как им нравится. В этом-то, вероятно, и кроется сила и привлекательность нашего православного вероисповедания.

У Троицы отец Димитрий служит в левом приделе. С правой стороны совсем пусто. В уголке на столике, перед иконою Всех Святых, стоят мисочки с кутьей. Желтый воск каплями стекает с горящих свечей и падает на белый рис… Спрятавшись в уголок, тихо плачет какая-то молодая женщина.

Постепенно церковь заполняется; становится теснее. Много женщин с детьми всех возрастов. Это причастники.

Богослужение протекает торжественно, как всегда на пасхальной неделе.

Солнце заглядывает в окна. Но уцелели лишь немногие стекла; сквозь фанеру и бумагу лучи пробиться не могут — в церкви пасмурно. Иконы убраны пестрыми цветами из стружки, шелковыми тканями и полотенцами. Полотенца везде, их много. Вышитые крестиками по канве птицы и цветы свидетельствуют о трудолюбии женщин, собравшихся здесь. Редко-редко среди сплошной толпы женщин мелькает седая непокрытая голова мужчины…

Из алтаря доносится голос отца Димитрия, поминающего о здравии:

— Воина Михаила, воина Василия, воина Николая…

Женщины с грудными ребятишками присаживаются отдохнуть. Священник читает долго, лишь изредка прерывая монотонное чтение имен краткой молитвой.

Женщины занялись своими разговорами — о мужьях на фронте, о ребятишках, о хлебе…

Детям становится скучно от этого монотонного чтения имен. Девочка, повязанная по-бабьи платком, все оглядывается назад. Мать сердито одергивает ее. Пятилетний малыш подходит к подсвечнику и просит дать ему свечку. Мать объясняет, что ему очень понравилось в вербное воскресенье стоять с зажженной свечкой…

Ребятишки поменьше начинают хныкать. Один заплакал громче, другие подхватили, как это бывает всегда, где собираются малыши, и детский требовательный крик заглушает одинокий голос священника, поминающего погибших на поле брани.

— Новопреставленного убиенного отрока Бориса… — пробивается сквозь младенческий крик голос отца Димитрия.

Почему убиенного отрока? Кто мог убить отрока?

Перед глазами встают развалины большого рабочего общежития, разбитого совсем недавно немецкой тысячекилограммовой бомбой.