Правда о деле Савольты - [50]

— Могу я узнать, куда мы идем? Здесь ужасное место, — сказал он, едва переводя дух.

— Мы уже пришли. Видишь?

И я указал на дверь мрачного кабаре. Грязное, рваное объявление гласило: «Изысканное разнообразие» — и включало в себя перечень цен. Изнутри доносились унылые звуки расстроенного пианино.

— Надеюсь, ты не собираешься туда войти? — спросил он, и на лице его отразился откровенный страх.

— Вот именно собираюсь. Ради этого мы и пришли сюда. Убежден, что ты здесь никогда не был.

— За кого ты меня принимаешь? Конечно, не был. А ты?

Вместо ответа я толкнул дверь, и мы вошли.

— Матильде! Хотелось бы знать, куда ты запропастилась?

— Сеньора звала меня?

Сеньора вздрогнула и обернулась.

— Как ты меня напугала! — и одарила служанку девичьей улыбкой. Она ждала ее появления со стороны двери, соединявшей комнату с коридором. — Ну что ты встала разинув рот?

— Жду ваших распоряжений, сеньора.

Сеньора откинула с лица прядь белокурых волос, и они рассыпались золотым дождем по ее спине. Зеркала отражали их блеск, заставляя искриться в лучах полуденного весеннего солнца. Привлеченная этим зрелищем, сеньора устремила свой взор в зеркало и оглядела комнату, которая в таком виде представлялась ей образцом совершенства и безупречности. Стеклянная раздвижная дверь выходила на широкую галерею, откуда лестница с каменной балюстрадой вела к волнистой эспланаде нежного газона. Прежде перед этой эспланадой возвышался густой лес многолетних деревьев, который ее муж по каким-то своим необъяснимым соображениям велел выкорчевать; то были высокие тополя, меланхолические ивы, величественные кипарисы, кокетливые магнолии, липа и радующие глаз лимонные деревья. На газонах росли самые разнообразные цветы: нарциссы, анемоны, гиацинты, голландские тюльпаны, розы, пионы, не говоря уже о неприхотливой, стойкой герани. Здесь же находился пруд неопределенной формы, выложенный изразцами и кафелем; посреди него четыре ангелочка из розового мрамора лили воду на четыре стороны света. На мгновенье картина, увиденная сквозь стеклянную дверь, вызвала у нее воспоминания о счастливом детстве и томительном отрочестве. Она представила себе отца, ведущего ее за руку по саду, показывающего ей бабочку, ругающего кузнечика, который неожиданно уселся на нее: «Уходи прочь, противная козявка, не пугай мою девочку!» Давно ушедшие времена. Теперь уже это не тот дом и не тот сад, а отец умер…

— Матильде, куда ты запропастилась?

— Сеньора звала меня?

Мария Роса окинула суровым взглядом фигуру служанки. Каким образом это грубое, неотесанное, хмурое, курносое, зубастое, усатое существо оказалось в этой зале, где буквально все, каждый предмет сам по себе состязались между собой в изысканности и утонченности? Кому взбрело в голову облачить ее в этот накрахмаленный чепчик, эти белые перчатки, этот передник, обшитый ворохом кружев? — спрашивала себя сеньора. И бедная Матильде, словно угадывая мысли своей сеньоры, опустила глаза и переплела свои костистые пальцы, ожидая взбучки и заранее готовая признать свою вину. Но у сеньоры было хорошее настроение, и она залилась мелодичным, как трель, смехом.

— Добрая моя Матильде! — воскликнула она, но тут же с серьезным видом спросила: — Ты не знаешь, когда придет парикмахерша?

— Знаю, сеньора. В пять часов, как вы велели.

— Дай бог, чтобы мы все успели! — И остановив взгляд на своем отражении в зеркале, поинтересовалась: — Как по-твоему, Матильде, я пополнела?

— Да что вы, сеньора. С вашего позволения, сеньора, вам следует побольше есть.

Мария Роса улыбнулась. Беременность еще не проглядывала сквозь ее худобу. И хотя в Испании по-прежнему была мода на пышнотелых женщин, кино и иллюстрированные журналы вводили новый женский тип с легкими очертаниями фигуры, тонкой талией, узкими бедрами и маленьким бюстом.

В тот момент, когда мы вошли в кабаре, пианистка, окончив бренчать по клавишам, встала со стула и пронзительным голосом объявила следующим номером программы выступление непревзойденного юмориста, имени которого я теперь уже не помню. Редкие посетители не обратили на него внимания, привлеченные нашим появлением. Мы с Перико Серрамадрилесом на цыпочках пробрались среди пустых столиков и заняли места поближе к сцене. И сразу же были осаждены двумя толстухами, которые обняли нас за шеи и жеманно улыбались.

— Составить вам компанию, красавчики?

— Не теряйте времени, сеньоры. У нас нет денег, — ответил я им.

— У всех у вас одна и та же песенка! — проворчала толстуха.

— Но это действительно так, — поддержал меня напуганный Перико.

— Когда нет денег, сидят дома, — упрекнула нас другая толстуха. И обращаясь к своей приятельнице, позвала: — Пойдем отсюда, нечего метать бисер перед свиньями.

Но та, что повисла на шее Перико, и глазом не моргнула. Она высоко задрала подол юбок и сказала ему:

— Ты только взгляни, какие ляжки, милок!

Бедный Перико едва не лишился сознания.

— Говорю же, вам не удастся выудить у нас ни одного сантима, — повторил я.

Они махнули на нас рукой и отошли. Перико снял очки и вытер со лба пот.

— Проклятые акулихи, — пробурчал он, — я боялся, как бы они нас не проглотили.