Правда о Бебе Донж - [12]

— Утром мне звонил судебный следователь, чтобы узнать, сможет ли он вас допросить…

Франсуа увидел у своего изголовья доктора, который встряхивал термометр.

— Я считаю, что вы еще несколько дней должны отдохнуть. Вас очень ослабили промывания. Следователь не настаивал. Как он сказал мне по телефону, Она признала себя виновной.

Взгляд больного встревожил доктора, который уже спрашивал себя, не испортил ли он все дело. Глаза Донжа выражали искреннее удивление при слове «виновна».

— Простите, что сказал вам об этом. Но я считал, что наши отношения стали дружескими.

— Вы правы, доктор.

Точно, как в случае с сестрой Адони.

Относительно спокойствия и почти блаженной безмятежности, все ошибались, думая, что его терзают бурные думы.

— Я вернусь после обеда. Вы проспите несколько часов после укола, который я вам сейчас сделаю.

Он закрыл глаза еще до того, как ушел доктор, смущенно догадавшись о том, что сестра открыла окно и опустила шторы. Он, слышал пение птиц. Иногда скрипели тормоза машин, останавливающихся на посыпанной гравием аллее. Больные прогуливались, разговаривая, но до него доносился лишь их неразборчивый шепот. На часовне прозвенели колокола, потом, в полдень, позвонили, созывая больных в столовую на обед.

Нужно было четко следить за ходом своих воспоминаний, чтобы ничего не забыть и больше не обмануться даже в самой незначительной детали.

Но воспоминания путались, накладываясь одно на другое: Жак с рыбой на удочке, теннисная площадка, залитая ярким солнцем, шампиньоны, за которыми он должен был ехать в город, освещенная витрина Центрального кафе, ручка тормоза, обтянутая кожей…

Когда в клинике доктора Пешена, который в то время еще не переехал на юг, родился Жак, там была такая же обстановка, что и в этой больнице. Утром его заставили подождать в саду, полном тюльпанов, потому что был апрель. В палатах и коридорах ощущалось оживление. Открывались окна, и он угадал конец утренней суматохи: уборки, смены белья, уносимых блюд, детей, которых возвращали матерям.

Немного бледные, они сидели на кроватях, а нянечки бегали из одной палаты в другую.

— Можете войти, мосье Донж.

Он вошел также, как входил к нему Феликс, до этого в нетерпении простояв в коридоре. Сомнения прошли. Все ясно и понятно. Следы страдания тщательно стерты.

Беспокойная улыбка Бебе… Потому что уже тогда в ее улыбке было беспокойство! Откуда это беспокойство, он понял только теперь?

А тогда он представлял… Она на него сердилась, потому что он — мужчина, он не страдал, потому что жизнь для него продолжалась по-прежнему, потому что перед тем как прийти, он побывал в своей конторе и занимался делами. Кто знает?

А может быть он воспользовался предоставленной ему свободой…

Сестра Адони ходила вокруг него на цыпочках. Наклонялась, видела, что он спокоен и была уверена, что он спит. Разве мы вот так не ошибаемся, фатально, в отношении того, что думают другие?

— Мама приходила вчера. Она утверждает, что малыш — истинный Донж, а от нас в нем ничего нет.

Что он должен был тогда сказать и не сказал?

— Кло хорошо ухаживает за тобой? В доме не очень большой беспорядок?

Они жили в доме его отца, рядом с бывшей мастерской, на берегу реки. Дом отремонтировали, но внутри все оставалось по — старому. Неожиданные коридоры, маленькие комнаты, расположенные ниже общего уровня, фонарики.

— Я всегда теряюсь в этом лабиринте! — повторяла мадам д’Онневиль, привыкшая к огромным новым зданиям с широкими окнами. — Не знаю, почему вы полностью не перестроите этот дом?

Феликс с Жанной жили через две улицы в более современном доме, но Жанна не любила заниматься хозяйством и детьми. Она читала и курила в постели, играла в бридж, увлекалась искусством.

— Если я не вернусь к восьми часам, Феликс, уложи детей.

И Феликс все это делал.

Что это был за шум, внезапно раздавшиеся голоса, как будто закончилась большая воскресная месса? В больнице был день посещений. Двери открылись. Родственники больных разбрелись по палатам с виноградом, апельсинами, сладостями, заполнили коридоры и залы.

— Тише! Сейчас спит один тяжелобольной.

На страже у палаты № 6 стояла сестра Адони. Спал ли Франсуа?

Он никогда не видел кабинет судебного следователя и представлял его плохо освещенным, с одной только стоящей на столе лампой под зеленым абажуром. В углу — стенной шкаф. Почему шкаф? Он не знал. Он видел шкаф и кувшин для мытья рук, висящее на гвозде полотенце.

Около месяца следователь был назначен на это место, он его видел. Блондин, немного жирноват, немного лысоват, у жены внешность лошадиного типа.

Обвиняемые должны были сидеть на плетеном стуле. Какое платье надела Бебе? Или осталась в том же зеленом, в котором была в воскресенье? Скорее всего, нет. Это было послеобеденное платье и к тому же так называемое — загородное платье. Он вспомнил, что кажется это платье называлось «Weekend».

Бебе, наверное, выбрала костюм. Она чувствовала нюансы. Когда она была молодой девушкой… Но неважно! Что могли дать эти допросы? Она ничего не скажет. Она неспособна говорить о себе.

Стыд? Гордость?

Однажды случайно, в раздражении, он бросил ей, будто ударил хлыстом: