Правда людей - [23]

Впрочем, это не важно, а важно другое. Несколько дней назад к Папунадзе зашел лошок, самый натуральный, некто Токарев, который представился предпринимателем. Он просил за сирот, которых чиновник уже определил к близким людям, и предлагал за них выкуп, не много и не мало, пятьдесят штук зеленью. Естественно, Папунадзе отказался. Вдруг подстава? Но позже чиновник навел об этом Токареве справки, убедился, что он чист, и тот передал деньги Дато. После чего детей вернули матери и все документы, которые имелись на них в районном управлении ДСЗ, были уничтожены. Да, они имелись, но исчезли. Видимо, их крысы сточили, а электронные копии, наверняка, неопытная секретарша стерла. Так бывает и никакая проверка, если она вдруг нагрянет в районное управление ДСЗ, крайнего не найдет. Никогда. Ну, а чем был вызван интерес Токарева к детям, которые не являлись его родственниками, Папунадзе не интересовало. Главное деньги, а остальное вторично.

"Вот так надо жить, — пересчитывая деньги, подумал Папунадзе. — Ничего не делал. Палец о палец не ударил. Не напрягался и не рисковал. А денежки, тем не менее, сами в руки пришли. От меня только команды подчиненным, и не более того".

Однако помимо этих денег к чиновнику приплыли еще некоторые суммы. Что-то капнуло за ветеранов, которым полагались многочисленные льготы. Немного приплыло от одного психа, который не желал сидеть в психоневрологической клинике. Еще малехо перепало от районных коммунальщиков, к которым имелись претензии, а потом принесли долю за приемных детишек. И в итоге за неделю собралась сумма в сто с лишним тысяч долларов. Не самый большой куш, но наличность жгла руки, и Папунадзе решил ее спрятать. А поскольку к сейфу он никого не подпускал, даже близких, то до утра хотел остаться один, спокойно все пересчитать и решить, куда следует вкладывать деньги. Вариантов было несколько, но он склонялся к тому, что наилучший один — перебросить наличность в Грузию, к родственникам.

— Маймуна виришвила!

В зале, куда направлялся Папунадзе, раздался гневный вскрик Дато, а затем чиновник услышал шум борьбы. Кто-то дрался, и он сделал шаг назад. Но в этот момент перед ним возник крепкий рыжеволосый парень в камуфляже, и в его руке покачивалась тяжелая деревянная дубинка. А за ним появился еще один, такой же, только бритоголовый.

— Ты кто!? — машинально прижимая к груди чемодан с деньгами, просипел Папунадзе.

— Смерть твоя, — спокойно произнес шатен и занес дубинку.

Удар! Папунадзе прикрылся чемоданом и закричал:

— Дато!

Но, судя по всему, родственник не мог броситься к нему на помощь. Шум борьбы усиливался, к крикам Геловани добавились возгласы на русском, и Папунадзе, потеряв голову, развернулся и бросился на выход. Однако рыжеволосый парень одним прыжком настиг его и обрушил на голову чиновника свое оружие.

Тьма. Папунадзе погрузился в беспамятство и сколько времени чиновник находился в этом состоянии, он сказать не мог. В себя он пришел оттого, что его поливают холодной водой и когда Папунадзе, отфыркиваясь и постанывая, открыл глаза, то обнаружил себя в зале. Кричать было бесполезно, звукоизоляция в особняке была отличная, хозяин озаботился этим специально, ибо любил шумные развлечения и частенько вывозил загород проституток, как профессионалок, так и сладеньких неопытных малолеток из приемных семей. Да и не до криков ему было. Голова раскалывалась, руки связаны, рядом лежало бесчувственное тело Дато, голова которого была залита кровью, а перед ним, в креслах под старину, вольготно расположилась четверка молодых незнакомцев. Все русские, одеты в камуфляж и маскхалаты, на ногах армейские ботинки, рядом дубинки, которыми они "успокоили" Дато, на поясах ножны с туристическими клинками, а у двоих пистолеты. Лица нападавшие не скрывали и это говорило опытному Папунадзе о многом, в частности, что в живых его и Геловани, скорее всего, не оставят.

Парни молчали и рассматривали его, словно он редкий зверек. Они изучали чиновника, и это было странно. На грабителей незваные гости не походили. На алкашей и наркоманов тоже. На убийц не тянули. И когда Папунадзе немного оклемался, то решил, что молчание это признак слабости. Наверняка, это местная молодежь, которая иногда пробирается в элитный поселок ради мелкого воровства, а значит, сопляков можно запугать.

— Развяжите меня, — стараясь, чтобы голос не дрожал, прохрипел чиновник.

Снова молчание. Папунадзе не ответили, и он сорвался на крик:

— Вы хоть понимаете, кто я!? Недоноски! Вы знаете, какие у меня связи!? Живо меня развязали! Кому сказал!? Тупицы! Вас в порошок сотрут! И вас, и семьи ваши, под нож пустят! Никаких арестов и судов! Сразу на пику! Но если вы меня отпустите, то все забудется! Ну же! Чего молчите!? Глухие что ли!?

— Заткнись, — оказывается, за спиной Папунадзе находился еще один человек, и он ударил чиновника по ребрам.

— Сук-и-и-и! — сжимаясь от боли в позу эмбриона, простонал хозяин дома. — Вы за все ответите!

— Ответим, — один из нападавших, светловолосый парень лет двадцати, кивнул. — Но позже. А ты за свои грехи расплатишься сейчас.

— Что вам нужно? Деньги? Забирайте. В чемодане больше ста штук зеленью.