Правда и кривда - [149]

— Земля? — недоверчиво переспрашивает.

— Ну да, из села, где я родился.

— И где ты не умрешь, — отрезал Черноволенко. — Для чего тебе передали ее?

— Понюхайте, почувствуете, — говорю, надеясь, что вспомнил он обычай наших дедов и родителей и что земля и ему хоть немного смягчит душу.

Снял Черноволенко очки, осторожно поднял узелок к носу, будто он мог выстрелить.

— Чем пахнет земля? — спрашиваю его.

— Чем? — вперяет в меня глаза. — Червяками пахнет. — Мне сделалось жутко: неужели так может измельчать человек, что ему и земля, на которой он родился, с которой ест хлеб, пахнет червями. И тогда я впервые сам стал следователем над Черноволенко.

— Сам ты несчастный тюремный червь. И по какому закону и беззаконию ты, недочеловек, имеешь право судить людей, которые любят землю?.. — Ну, а что дальше было — вы знаете. До последнего своего дня не забуду, как оттаскивали вы меня от еще не вырытой моей могилы. Тогда вы большим рисковали… Так отпустите мне, Степан Петрович, ребят с небольшими и приличными статьями.

— Боюсь, сват, что после этого, как говорят у нас, кому-то будет свадьба, а курильщикам — смерть.

— Не бойтесь, Степан Петрович. И мы с вами на чьей-то свадьбе погуляем.

— То на крестины приглашал, а это на свадьбу, а куда дальше пригласишь?

— Над этим еще подумаем… Будем сватами?

— Хорошо, Марко, — решительно сказал Дончак. — Дай подумать в одиночестве, потому что ты совсем забил мне баки. А утром приходи сюда.

— Вот и спасибо, Степан Петрович, — кланялся Марко, будто все уже было договорено. — И от себя, и от наших красавиц спасибо. Только же выбирайте мне ребят, как перемытых, без разных штучек…

— Выкуривайся скорее, агитатор, — полушутливо прикрикнул на него Дончак…

* * *

Почти во всех наших городах собрание краеведческих музеев начинается с мамонтовых бивней и скифских баб. Эта традиция не обошла и музей, в который сейчас входил Марко Бессмертный: сразу же из всех уголков первого зала в него вперились темные несовершенные фигуры, которые не имели ничего общего с женской красотой, а над ними в нескольких местах красовались многопудовые мамонтовые клыки.

— Добрый день, вы осматривать наш музей или экспонаты принесли? — из-за каменных памятников, как блестящее завершение давних эпох, вышла молодая приветливая женщина, в которой все подчеркивало материнство и искренность. И даже тряпка, какой она снимала пыль с камней истории, не казалась лишней в ее красиво округлой руке.

Марко невольно улыбнулся и поклонился женщине:

— Принес экспонат.

— Древний или современный?

— Современный.

— Сами нашли?

— Сам нашел.

— Покажите, пожалуйста.

— Можно и показать. А вы кто будете?

— Я?.. Уборщица, — смутилась женщина, — но страх как люблю все рассматривать, что приносят к нам. Или вам позарез надо к директору? Так его сейчас нет, и феодалиста, и современника тоже нет: поехали по районам.

— Коли нет начальства, то взгляните вы, — Марко с улыбкой покосился на женщину и начал выставлять своих коньков прямо на каменные плиты.

— Ой, как хорошо и смешно! — сразу вскрикнула и засмеялась молодица, когда увидела конек с печатью. — И это вы самые делали?

— Нет, один дед из села.

— Дед? А фантазия молодая! — уже восторженно осматривала второго конька. — Как звать-величать вас?

— Марком Трофимовичем.

— А я Валентина Александровна. Очень славные ваши экспонаты, но, к сожалению, не по нашему профилю. Я сейчас же сбегаю в Дом народного творчества — приведу товарища Мельника или Киселя. — Женщина стремглав выбежала из музея, а Марко насторожился: какого это Киселя приведет она. Через несколько минут Валентина Александровна вернулась с блондинистым молодцем, на груди которого красовались орден Отечественной войны и серебряная партизанская медаль.

— Кисель Юрий Андронович, — просто и приветливо отрекомендовал себя молодец и сразу же на корточки присел возле экспонатов. Он молча долго осматривает коньки, и сяк и так примеряется к ним, потом морщит лоб, и, в конце концов, улыбка округляет его губы.

— Здорово! Истинный художник делал их. Эти коники далеко попрыгают.

— В самом деле? — тоже радуется Марко.

— Я их сразу же беру на республиканскую выставку. Не возражаете?

— Аж на республиканскую?

— Надеюсь, они и дальше попрыгают, — сильно жмурится Юрий Андронович.

— Что вы? — еще больше удивляется Марко.

— Поверьте, на такие вещи у меня есть нюх. Спасибо, что принесли. Зайдите к нам завтра утром — оформим все документально. И деньги вашему мастеру переведем…

Марко бездумно начал слоняться полуразрушенным городом, черные обгорелые дома которого уже брались свежими лесами и звенели женскими голосами. И вдруг, как ножом в спину, кто-то сразу ударил его удивленным полузабытым голосом:

— Марко Проклятый!

В неистовом гневе задрожал Марко и резко обернулся. Напротив него, растопырив ноги, стоял невысокий мужик, в котором все было округлым: и глава, и щеки, и румянцы, и галифе, и живот.

— Я не знаю, кто из нас проклят, гражданин Черноволенко, — с ненавистью бросил ему между глаз.

Черноволенко увидел на груди Марка Золотую Звезду и от неожиданности оторопел, сорвал с переносицы очки, а потом смущенно и растерянно улыбнулся. Его приценивающиеся глаза, которые только что хотели что-то выковырять из мужчины, сделать его меньшим, сразу, как сеткой, огородили первое выражение и осели в глубину.