Правда и кривда - [120]

— Восемь.

— Надо будет их продать.

— Как продать? — заволновалась вдова. — У нас же каждый хвост на учете. И в районе, и в области об этом знают.

— А что эти восемь коров не дают ни капли молока, тоже знают?

Женщина призадумалась.

— Навряд. У нас главное пока что, чтобы цифра исправная была, хотя и пользы от нее мало.

— Пусть мы за эти восемь коров купим четыре, пять, но дойных, не лучше ли так будет?

— Лучше-то лучше, но за уменьшения цифры и вы, и я попадем в переплет. Зачем вам с этого начинать председательство?

— Кто как умеет, так и начинает. Вечером приходите ко мне — вместе приготовим лекарство. Вот и стану по совместительству знахарем.

— Спасибо. Обнадежил меня, потому что уже на свои руки смотреть не могла, — подняла вверх руки и застыла, как боль…

Перед воротами конюшни Марко услышал не стон, а радостный смех. Конюхи сжались в кружок и, что-то рассматривая, аж за бока брались от хохота. Дед Евмен первым увидел председателя, спрятал довольную улыбку под усы, толкнул Полатайка под бок и бухнул для видимости.

— Хватит вам зубы продавать. Нашли ярмарку.

Конюхи выпрямились, оглянулись, и Марко увидел на земле смешного глиняного конька с печатью в зубах. Одно ухо коня задиралось вверх, другое свисало вниз, грива оттопырилась, и все его очертание говорило, что он без боя печать не отдаст. И вдруг Марко в чертах животинки увидел черты Безбородько. Это было так неожиданно, что он тоже рассмеялся, а к его смеху присоединились конюхи.

— Как, Марко Трофимович, вам конь с печатью? — вытирая слезы, спросил Петр Гайшук.

— Дед, вы же талант! — воскликнул в чистосердечном восторге.

— Лошадиный талант, — сразу нахмурился Дыбенко.

— Истинный талант. Подарите мне своего коня.

— Бери, коли хочешь, — безразлично ответил старик. — Не жалко глины для доброго человека. Может, еще одну игрушку возьмешь? — Медленно пошел в извозчицкую и вынес завзятого казацкого конька, который, разогнавшись, казалось, готов был перескочить неизвестно какую преграду. Только в сказке или в песни встречался Марко с таким конем и удивился, любуясь им. А старик теперь смотрел на Марка и таил в себе тревогу и радость.

— Деда, что вы думали, когда лепили его? — спросил Марко.

У старика задрожали веки, он с удивлением хмыкнул, а в его колющих глазах засветились искорки признательности.

— Только ты и спросил, что думалось мне. Это было, слышишь, перед Новым годом. Я тогда лепил и напевал песню о коне, который выносил от погони казака. Помнишь:

А за нами татари,

Як із неба хмари,

А я скочив —

Дунай перескочив…

— На таком коне, верится, и Дунай можно перескочить. Ну, спасибо вам, деда, сделали меня именинником! — взял подарки, а старик кротко улыбнулся.

— Я тебе еще их принесу, если понравились. Эх, если б же наши кони были такими, как эти, глиняные.

В это время возле конюшни заурчала машина и послышался веселый голос Федька:

— Дядя Марко здесь?

Марко вышел из конюшни. Сначала он увидел на машине Федька, который удобно устроился на мешках с хлебом. На ходу из кабины выпрыгнул Данило Броварник и, жмурясь, пошел к Марку.

— Поздравляю-поздравляю, Марко. Вот, как обещал, привез тебе горох, чистый, горошина в горошину. Вот и сей зерно и счастье пополам, потому что довольно уже насеяно горя на земле. Ну, давай почеломкаемся, пока не поругались, — я сразу что-то выковыряю из недостатков!

XXVIII

Вдоль дороги в ряд растянулось шестнадцать плугов, латанных-перелатанных, со стертыми пятами, на деревянных и железных предплужниках.

Не такими когда-то были у него плуги, но и это старье не опечалило Марка, больше печалили изможденные кони. Однако и они сегодня казались лучшими, может, потому что гривы их были заплетены девичьими лентами. И этот будто пустячок растрогал Марка, как и то, что погонщиками были только девушки, а пахарями — деды и подростки.

— Это и для кинохроники, наверное, пригодилось бы! Пусть бы потом, через годы, посмотрели люди, с чего мы начинали, — бросил Григорию Стратоновичу, который сегодня шел в поле пахарем.

— Пригодилось бы. А на девушках, хоть как убого одеты они, — лучшие косынки. Это тоже добрая примета, — сказал Григорий Стратонович.

Когда пахари и погонщики полукругом обступили Бессмертного, он пристально посмотрел на каждого и всюду видел искреннее доверие; в одних оно намечалось усмешкой, в других — сосредоточенностью, в третьих просматривалось сквозь печаль, сквозь боль, старую или совсем свежую, от которой еще не опомнились расширившиеся глаза.

— Люди добрые, — тихо заговорил к ним Марко. — Испокон века велось, что плугарь в селе — это все. И хлеб, и благосостояние пахарь держит в своих руках. И хоть как нам сейчас ни тяжело, но только мы сами можем помочь себе, чтобы на полях уродил и щедрый урожай, и наша судьба… Здесь, среди вас, нет хворых или тех, кто выходит в поле не по своей воле или без охоты?

— Нет таких, Марко Трофимович. Все вышли по охоте, — отозвалось несколько голосов.

— Вот и хорошо. Я не хочу, чтобы пахали надутые или криводушные люди, которых привлекает лишь ярмарочный хлеб.

— А будет же он, Марко Трофимович, в этом году свой, а не ярмарочный хлеб? — прикладывая руку к уху, прошамкал дед Козачкивский, во рту которого виднелся единственный зуб.