Правда - [23]

— Да как вам сказать, — смешался Кржижановский, — как-то так сразу и не... Он очень, знаете, энергичный. Чуть что — сразу: «Расстрелять!» Некоторым интеллигентам это весьма импонирует.

— А вам?

Но Глеб Максимилианович уклонился от прямого ответа. Он подумал немного и сказал:

— А вот насчет слабостей... Вообразите — он безумно любит детей.

— Он необыкновенно добр, — подхватил Луначарский. — Под суровой маской скрывается пылкое, золотое сердце. Бескорыстный рыцарь революции. Защитник униженных, оскорбленных и отверженных.

Владимир Ильич не мог спрятать недоверчивой гримасы, но все прочие подтвердили, что Феликс Эдмундович необычайно добр к детям:

— Как увидит беспризорного ребенка, особенно девочку, — не может удержаться, чтоб не обласкать, не взять на руки. Никогда не пройдет мимо. Поразительный человек.

«Неужто я в нем ошибся?» — подумал Ленин. Он сам очень любил детей: скармливал им тонны конфет, играл с ними в лапту и прятки, возил на закорках, помогал лепить снеговиков, соревновался в стрельбе из рогатки и даже иногда сожалел, что его несколько специфический брак, о котором он никогда не распространялся, не позволяет обзавестись парочкой веселых, чумазых озорников и дочкой, которую он одевал бы как барышню и всячески баловал.

— Однако не пора ли перейти к картишкам? А, господа? — Гости одобрительно закивали. — Пикет? Безик? Двадцать одно? — осведомился любезный хозяин. — Или господа предпочитают польский банчок?

— Владимир Ильич, а вы винтите? — спросил доктор Богданов и, услышав утвердительный ответ, радостно потер руки.

По его лицу Ленин понял, что перед ним сильный и опасный игрок. «Надо с ним в пару сесть — глядишь, и разживусь деньжатами». Впрочем, ставки были крошечные. Никто из революционеров, по-видимому, не располагал средствами. «Да это и понятно: иначе на кой чорт им было ввязываться в эту революцию? А в мутной воде всегда можно ухватить министерский портфельчик или другую синекуру».

Однако в пару с доктором Владимиру Ильичу попасть не удалось: им уже завладел хозяин дома. Ленину достался Гриша Зиновьев. (Каменев и Луначарский не играли, а торчали за спинами игроков, подсказывая ходы и всячески мешая: по-видимому, это было их любимое занятие.) Как новому и оттого почетному гостю, Ленину предложили сдавать. Не удержавшись, он без всякой надобности, просто по привычке вольтанул колоду; ему тотчас стало совестно, но он ничего не мог с собою поделать.

Зиновьев был неплохой игрок, хотя трусливый, но этот недостаток компенсировался, с другой стороны, излишней рисковостью Кржижановского, так что поначалу Ленин с партнером были в выигрыше. Но пришла пора и им продуться. Владимир Ильич спокойно достал из бумажника деньги и выложил на стол свою долю. Однако Зиновьев, пряча глаза, с унынием объявил, что денег у него нету.

— Как нету?! — возмущался Богданов. — Вы только что выиграли... Эх, Гриша, Гриша! Что, как обычно? — И он взял в руки колоду.

— Хватит позориться, — сердито сказал Каменев и полез за своим тощеньким бумажником. — Я за него заплачу.

— Что такое «как обычно»? — шепотом спросил Ленин у Луначарского.

— Товарищ Зиновьев у нас малость скуповат — сами понимаете, сын сапожника... Обычно, когда он отказывается платить, его лупят колодой по носу. Ну, или товарищ Каменев за него расплачивается, когда при деньгах.

«Да что они все заладили — сын сапожника, сын сапожника...» — с досадой подумал Ленин: он был хоть и царевич, но вскормленный кухаркою и оттого демократ; вдобавок брат его приемной матери был тоже сапожником. «Остальные-то все как на подбор — буржуйские или профессорские сынки. А еще революционерами себя называют! Эх, не любите вы народа...» Но досаду свою он скоро подавил, потому что в общем и целом социал-демократы были милейшие люди. Он уже прикидывал в уме, какими постами осчастливит их, когда сделается монархом: «Максимилианычу, понятное дело, поручу электричество... Разные там иллюминации к празднествам... Фейерверки... Нет, фейерверки, кажется, не имеют отношения к электричеству... Жаль! — Ленин очень любил фейерверки и громкую пальбу из орудий. — Электричество, электричество — для чего оно? Хотя в синематографе, наверное, есть... И вообще наука... Доктору подарю самую шикарную лечебницу с минеральными водами. От Луначарского, сразу видать, никакого проку: совершенно бесполезный человечек. Стало быть — займется культурой и народным просвещением... Зиновьев... гм... разве можно сапожничьему сыну поручить какое-нибудь дело? Нет, так рассуждать нельзя. Сапожник такой же человек, как и кухарка... На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич и сапожник. А дам-ка я ему, пожалуй, пост какого-нибудь градоначальника! И Леве тоже. Ей-богу! Для этого много ума не надо: взять хоть нашего великого князюшку Сергея Алексаныча... Ах, чорт! Если я сейчас куплю пикового короля — у меня большой шлем!»

И, сделав poker-face, он хладнокровно объявил: «Прикупаю». Но короля в прикупе не оказалось, хотя Ленин твердо знал, что он там должен быть. «Размечтался, разнюнился, совершенно потерял квалификацию, — корил он себя, — пора спускаться с небес и браться за ум». Игра дальше пошла ровно, с переменным успехом, никого не обогащая и не разоряя. Потом снова пили вино и пели романсы под гитару. Короче говоря, было очень мило; вот только когда стали уже расходиться, Владимир Ильич внезапно зацепился ногою за косяк, споткнулся и встал как вкопанный: у его башмака — старого, но идеально вычищенного — отскочила подметка...