Права человека: аспекты проблемы - [61]

В развернувшемся побоище собак и людей суждено погибнуть Руслану, а ведь мог бы – есть такой мотив в повести Владимова – прожить этот пес совсем иную жизнь. «В каких-то тайниках собачьей памяти мелькают смутные картины жизни его предков, нереализованные возможности его собственной», – пишет А. Латынина191.

Руслан мог бы быть псом, охраняющим овечье стадо, помощником и другом пастухов, мог бы спасать босоногих ребятишек, тонущих в реке, мог бы бросаться на помощь охотнику, встретившемуся в тайге с медведем, но он не видел в своей жизни «ни гор, ни овец, ни реки… ни зверей крупнее кошки. Все, что он знал отроду, – ровные ряды бараков, колючая проволока в два кола, пулеметы на вышках, левый сапог хозяина»192.

«Зло не заложено генетически в его природе», – считает А. Латынина193. И действительно, верный Руслан без особого одобрения думает об овчарке по кличке Джульбарс, «отличнике по злобе», «отличнике по недоверию к посторонним»194. Хотя и о нем один из героев повести, инструктор, говорит: «Он не зверюга. Он просто травмирован службой»195. Тем не менее Руслан не кидается на людей без дела, как Джульбарс. Но беда, что, делая свое дело, он делает его во вред человеку.

Это хорошо понял бывший солдат, идущий в колонне с будущими строителями целлюлозного комбината:

« – Хрен с ним, ребята, не надо его дразнить, – великодушно говорит бывший солдат, только что жестоко укушенный Русланом, спутникам, обрушившим на голову собаки тяжелые жердины, – он служит.

– Так это он, оказывается, служит? – возмущается другой. – Какая сволочь!

– Да никакая, – отвечает солдат, – учили его, вот он и служит»196.

В своих грезах Руслан видит то, чего лишил его мир «двуногих». В них царит никогда не пережитая караульным псом «любовь то к пастухам в черных косматых шапках, то к ребятишкам, то к узкоглазому плосколицему охотнику»197. И это не участь других, более счастливых собак, которым повезло пойти по охотничьей либо пастушьей стезе. Критик А. Немзер назвал эти грезы «мечтой о рае, о том пространстве, где не может быть зла вовсе, где людям нет надобности травить друг друга собаками, называть друг друга «сукиными детьми», а свою жизнь – «собачьей»198.

Г. Владимов с чуть заметной иронией замечает, что Руслан был верным сыном той «первородной Собаки, которую страх перед темнотою и ненависть к луне пригнали к пещерному костру Человека и вынудили заменить свободу верностью»199.

Перед смертью этот караульный пес пытается вспомнить самое важное в прожитом, и для него это – «дни, почти одинаковые, как опорные колья проволоки, как барачные ряды»200, его караулы, его колонны, погони и схватки, и «всюду он был узник – на поводке ли, без поводка, – всегда не свободен, не волен»201.

Свобода и верность!.. Что выше? Что ценнее? Я согласен с мнением А. Латыниной: «Если человек отличается от собаки, то в первую очередь тем, что он не должен заменять верностью свободу. В конце концов это его человеческий долг»202.

Трагически звучат слова критика А. Немзера: «В повести Владимова нет свободных и безвинных – лагерная жизнь корежит человека, лагерное существование искорежило душу страны. Руслана отравили ядом ненависти, той ненависти, что выработана не им – "двуногими". Люди, мучающие других людей, люди, отказывающиеся от души и совести, люди, переставшие быть людьми, непременно погубят все живое. Природа напитывается нашей мерзостью – и мстит. Мстит страшно – и прыжок Руслана, его кровавый оскал, его издыхающая ярость – предвестие. Предвестие тех катастроф, что мы выковали своей человечностью»203.

Сейчас слова «лагерь», «проволока», «шмон», «вышка», «вертухай» въелись в сознание русских людей, как будто все они «дети ГУЛАГа». Но литература именно потому и чудо, что она помогает освободиться от психологии ГУЛАГа, от стандартов мышления. Об этом поведал нам сатирик В. Войнович. Чудовищные нелепости, о которых идет речь в «Чонкине», порождены уродливым государственным (тем самым «прекрасным»!) строем, о котором грезит умирающий на свалке Руслан. Свои надежды на иную жизнь, жизнь без идеологических стереотипов, писатель связывает с нравственным миром своих наивных, чистых героев – Ивана Чонкина и Нюры, людей непосредственных, не отравленных ядом веры. Говоря здесь о вере, мы имеем в виду то, что Эрих Фромм называл иррациональной верой: верой в человека или идею, основывающуюся «на подчинении иррациональному авторитету», «на подчинении силе, которая воспринимается как неодолимая, всезнающая и всемогущая». Вера Чонкина и Нюры совсем в другом, и, исходя из предложенной выше классификации, мы можем назвать ее рациональной. Не будем говорить здесь о мышлении и суждениях, ибо они, по Э. Фромму, не составляют единственной области опыта, в которой проявляется рациональная вера. В сфере человеческих отношений такая вера является непременной чертой всякой серьезной дружбы или любви. «Иметь веру» в другого человека – это значит верить в его возможности, быть уверенным в нем, в самой сути его личности, его любви. Что касается любви, то здесь имеет значение вера и в собственную любовь, ее способность возбуждать любовь в другом человеке, и в ее постоянство. Основа рациональной веры – созидательность; жить своей верой значит жить созидательно