Права человека: аспекты проблемы - [60]

И вот этот порядок рушится. Распахнуты ворота, которые, согласно всем правилам и предписаниям, должны быть закрыты, превратился в лохмотья линялый кумач лозунга, висящего на воротах, ослепла вышка, оснащенная двумя прожекторами, исчезли куда-то белый тулуп, и ушанка, и черный ребристый ствол, всегда повернутый вниз, а тут еще отвратительного вида «двуногий» в шапке, которую даже не потрудился снять (возмутительная вольность!), противно заржав, делает что-то ужасное: на своем гадко урчащем тракторе вползает в зону, круша столб, обрывая проволоку, – делает то, за что в других палили без окрика. Как тут не взвыть, роняя слюну, не зарычать в негодовании на дерзкого, не приготовиться к прыжку, ожидая услышать повелительное: «Фас, Руслан! Фас!»179

Но нет долгожданной команды. Что же это происходит? Крушение мира, крушение устоев, прочно вошедших в жизнь Руслана. Он, верный Службе, не может смириться с тем новым, что явилось на смену привычного. Н. Иванова, рассуждая о трагедии преданности, пишет: «Свобода не просто непривычна для Руслана – она для него неприемлема. Для него мир делится на охраняющих и на подконвойных. Всякие "вольняшки" вызывают его раздражение прежде всего потому, что они чужды его устойчивой картине мира»180.

Нелегким вопросом задается Руслан в трудные для себя, новые времена, когда ему начал открываться другой, большой и свободный мир: «А может быть… Может быть, настало время жить вовсе без проволоки – одной всеобщей счастливой зоной?»181 И делает выбор в сторону несвободы: «Нет уж … так не получится. Это каждый пойдет, куда ему вздумается, и ни за кем не уследишь»182. Все дело в том, что он не может себе представить, что можно жить по-другому, быть свободным самому и никого не стеречь. Лагерные отношения накрепко впечатаны в его сознание.

Нет ничего страшнее внутреннего рабства. Руслан же целиком подчинил свою волю, свои поступки Службе. Он внутренне несвободен. Лучшая награда за Службу для Руслана – сама Служба. И потому ее потеря означает для него утрату смысла жизни. «Почему же это? За что? Ведь не совершил он такого поступка, за который бы полагалась эта особенная, невиданная кара»183, – мучается пес.

У Владимова есть емкая аллегория: «Бедный шарик наш, перепоясанный, изрубцованный рубежами, границами, заборами, летел, крутясь, в леденящие дали, на острия этих звезд, и не было такой пяди на его поверхности, где бы кто-нибудь кого-нибудь не стерег. Где бы одни узники с помощью других узников не охраняли бережно третьих узников – и самих себя – от излишнего, смертельно опасного глотка голубой свободы»184. Неужто и впрямь мир наш – лагерь?..

Стюра, сожительница Потертого, бывшего зэка, у которого поселился Руслан после ликвидации лагеря, признается Потертому в том, что она смогла бы предать его. «Да, таких гнид из нас понаделали – вспомнить любо», – говорит Стюра185.

«Да кто ж понаделал, Стюра? Кто это смог?» – мучается Потертый186. «Да кто ж эти самые господа, что такое сделали?» – мучаемся и мы. Вот как отвечает на этот вопрос А. Немзер: «Вопрос Потертого сдвигает такую вроде бы ясную картину. Не о Руслане же идет речь – о людях»187. О людях, из которых сделали гнид, заставили быть подлецами и предателями, у которых отняли человечность.

«Господа! Хозяева жизни! Мы можем быть довольны, наши усилия не пропали даром»188, – восклицает Г. Владимов. Ведь верный Руслан всего лишь подражал нам. И потому сочувствуем мы бедному обманутому псу. Сочувствуем, когда изнемогающий от голода Руслан гордо отказывается от предложенной еды: кодекс собачьей чести предписывает брать ее только из рук любимого хозяина. Сочувствуем, когда, с превеликим трудом отыскав в станционном буфете своего хозяина, дрожа от счастья, от обожания, Руслан не смеет к нему подойти. И бросается на помощь лишь тогда, когда ему чудится грозящая хозяину опасность. Опасности нет – просто подвыпивший собеседник похлопал бывшего охранника по плечу, но для Руслана такая фамильярность по отношению к кумиру недопустима. Сочувствуем, потому что видим в нем больше человеческого, чем звериного.

Но вот Владимов подводит нас к одной из самых сильных сцен в повести, и «тут уже не до сострадания Руслану, а если оно и присутствует, то смешанное с ужасом при мысли о возможностях русланов, готовых явиться "по первому зову Службы"», – рассуждает А. Латынина189.

Служба еще раз позвала Руслана. Однажды приходит-таки на запасной путь поезд. Рабочие строящегося целлюлозно-бумажного комбината, которые должны разместиться там, где некогда стоял лагерь, выстраиваются в колонну – и окрестные караульные собаки, радостно вспомнив свой долг, принимаются ее конвоировать.

«Какой эскорт!» – шутят в колонне, не понимая зловещего смысла происходящего, но постепенно он доходит до них, как дошел до тех, кто угрюмо смотрит на шествие со стороны190.

Но нет, однако, у колонны конвоя, который мог бы предупредить: «Шаг вправо, шаг влево… Конвой стреляет без…» И, конечно, кто-то сделает этот шаг – и рухнет с разодранным горлом.

Так забавный эпизод с собачьим эскортом, встретившим строителей, оборачивается трагедией, дурашливое шествие завершается страшным побоищем, мало отличающимся от лагерных. И вновь мы задумываемся над вопросом: неужто и впрямь мир наш – лагерь?