Практикант - [29]

Оно таким и оказывается — чего еще ожидать от комнаты четыре на пять с половиной метров в бывшей гостинице цирка. Из которой по меньшей мере половину номеров, включая ту, в которой меня за руку заводит Ксюша, приватизированы под различными предлогами, а когда–то ютившиеся здесь алкоголики–циркачи давно рассеялись, словно тени забытых предков, по окраинным кишиневским трущобам.

Мать вашу, думаю я, как она могла скрывать это столько лет? То, что собственную квартиру, которую мне так и не суждено было увидеть, она сдает в наем, а сама ютится в гостинице цирка, да еще под одним потолком с мужиком лет сорока пяти, портрет которого я заметил сразу — поверх настенного ковра, в отремонтированной аккуратно, но на сельский манер комнате.

Арка над входом, лепнина под потолком по периметру стен, безволосый ковер с молдавским красно–зеленым на черном фоне орнаментом на полу и пушистый на стене, с тремя фотографиями: двумя поменьше — стариков, вероятно, родителей, и одной большой — самого хозяина. С главного, как сразу становилось понятно, портрета в комнате, на меня глядела злая, мясистая харя со всклоченными волосами и черными усами, огибавшими рот со всех возможных сторон, кроме вотчины бороды — подбородка.

— Да ты не волнуйся, он так себе, — говорит Ксюша, когда я уже чувствую приступ тошноты.

Сюрпрайз, мать вашу! Ее любовник, глядя на которого, само слово «любовник» начинает отдавать то ли дерьмом, то ли непереносимым мужицким перегаром.

— С тобой не сравнить, — даже закатывает глаза Ксюша и поспешно, пока я пытаюсь собрать паззл в собственной голове, целует меня в губы.

Ей, надо признаться, везет — комок рвоты не выплескивается из меня, застряв где–то в горле, когда я представляю, как Ксюша, приняв семя усатого верзилы, через считанные часы впускает в себя и меня. Я даже расслабляюсь и всю ночь мы перекатываемся по пахнущей сыростью кровати — интересно, можно ли считать это наставлением рогов хозяину комнаты и что в таком случае должно вырасти в Испании у Ксюшиного мужа?

Это была наша с ней последняя ночь, Ксюшин подарок мне в отсутствие ее укатившего в деревню, где у него свой дом, усатого хахаля, имени которого я так и не узнал. Спустя три дня Ксюша улетела, как оказалось, навсегда. Во всяком случае, если с человеком больше не суждено встретиться, можно ведь решить, что он улетел навсегда, разве не так? В аэропорт — провожать ее — я не поехал. Уверен, что усатый здоровяк с портрета — тоже.

И еще я понял, почему Ксюша решила уехать. Не к мужу, а от меня. Как мудрый наставник, умеющий расстаться с учеником вовремя — сразу после того, когда питомец впервые оставил его битым. Нашу последнюю ночь я выиграл за явным преимуществом, и Ксюше предстояло покинуть ринг, уступив место более свежим и, кто знает, может, более мастеровитым соперницам.

Да и мне не было смысла цепляться за прошлое. За то прошлое, в котором оставались не только Ксюша, но и адаптации дизайна колпачков, Лешины замечания, Андрей Витальевич и весь его «Капсулайн».

Какие уж тут колпачки, когда мне предложили новую работу!

12

Ксюше я ничего не сказал. Остальным соседям по офису о моей переписке тем более не положено было знать.

Все мог запороть лишь системный администратор, худой долговязый Толик, на мое счастье, слишком увлеченный пивом и деньгами, которые он в основном зарабатывал, ремонтируя компьютеры частников по всему Кишиневу. На регулярное обслуживание компьютерной сети «Капсулайна», и тем более на отслеживание приватных сообщений его сотрудников, времени Толику катастрофически недоставало.

В иной ситуации мне бы, конечно, не удалось скрывать свои намерения целых два года. С ума сойти — уже два года, как я забрасывал письмами эти чертовы дизайнерские студии, просто пересылая содержание самого первого отправленного письма и меняя приветственную фразу, и ту не целиком, а лишь вставляя нужное имя адресата, как в каком–нибудь равнодушно–канцелярском бланке, где специально оставленными пропусками принято обозначать людей.

Все дело было в моей трудовой книжке, в этом «дизайнер» — записи, из предмета гордости быстро превратившейся в доказательство моего позора. К счастью, при воспоминании о ней мои ноздри очень скоро перестало распирать и, будь у меня необходимость представляться более подробно, так, чтобы кроме имени и фамилии упоминать и служебную информацию, я бы придумал что–то вроде «технического декоратора термоусадочных изделий из поливинилхлорида». Так звучало бы куда как мудренее, а главное — правдиво. Но случай никак не представлялся — моему будничному расписанию позавидовала бы администрация любой тюрьмы: ежедневный график «подъем — желтый автобус — «Капсулайн» — желтый автобус — отбой» соблюдался неукоснительно, словно за его выполнением следила целая свора свирепых жандармов, и незапланированные встречи не случались по одной причине: они не были запланированы.

Моей форточкой в мир, в который я согласился бы войти пусть и через черный ход, оставалась лишь электронная почта. Семнадцать писем одинакового содержания, не считая разных имен после дурацкого пожелания доброго времени суток, позаимствованного мной у коллег по отделу, и лишь три ответа примерно одинакового содержания: спасибо за интерес к нашей компании, мы будем иметь вас в виду. Возможно, рекламистов и дизайнеров (настоящих, не декораторов колпачков) смущало мое портфолио, хотя нельзя не признать, что за четыре года оно увеличилось ровно в два раза. К ставшей уже легендарной (для меня, разумеется) этикетки для овощной смеси, при виде которой я мрачнел, вспоминая об отце, прибавился календарь, на котором колпачками был выложен логотип «Капсулайна» — две пересеченные буквы СL. Логотип, увы, был разработан Наташей, поэтому оценить мои способности можно было лишь по двум работам. Колпачки, разработанные самими студиями, в которые я обращался, я благоразумно не стал отправлять, как и образцы книжной верстки: оказалось, что верстальщики получают даже меньше того, что мне платил Казаку.