Практические занятия по русской литературе XIX века - [111]

Шрифт
Интервал

. По словам Анненкова, «для поддержания, оправдания и укоренения его (Гоголя. — Э. В.) в общественном сознании Белинский издержал много энергии, таланта, ума, переломал много копий, да и не с одними только врагами писателя, открывавшего у нас реалистический период литературы, а и с друзьями его»[399]. Высоко оценил Анненков и роль Белинского в отношении «Ревизора». Благодаря Белинскому «Ревизор» Гоголя, потерпевший фиаско при первом представлении в Петербурге и едва ли не согнанный со сцены стараниями «Библиотеки для чтения», которая, как говорили тогда, получила внушение извне преследовать комедию эту как политическую, не свойственную русскому миру, возвратился на сцену уже с эпитетом «гениального произведения»[400]. Анненков упоминает и о тайном свидании Гоголя с Белинским в Москве, и о встречах их в кругу петербургских знакомых, но личные дружеские отношения между ними пока не возникли. Анненков был убежден, что «философский оптимизм» Белинского, т. е. его примирение с русской действительностью, разложился и под влиянием Лермонтова и Гоголя. Он говорит, что Белинский не устоял «под действием поэта реальной жизни, каким был тогда Гоголь»[401]. Выход «Мертвых душ» вызвал статью К. Аксакова, который писал, что по акту творчества Гоголь равен Гомеру. Статья эта не понравилась Белинскому н вызвала горячие возражения его. «Белинский, — как пишет Анненков, — с этого момента воспринимался «яко зло» в лагере славянофилов»[402]. Белинский с восторгом приветствовал книгу Гоголя, которая явилась нежданной помощью в его могучей проповеди. «Все силы своего критического ума напрягал он, — пишет Анненков о Белинском, — для того, чтобы отстранить и уничтожить попытки к допущению каких‑либо других смягчающих выводов из знаменитого романа, кроме тех суровых, строго обличающих, какие прямо из него вытекают»[403].

Студенты видят, что Анненков более правильно, чем Аксаков, понимал значение Белинского для Гоголя. В процессе беседы постепенно выясняются ценность и значение мемуаров Анненкова, а также их слабые стороны[404]. Мемуары Анненкова не однородны и в жанровом отношении. Художественные и красочные зарисовки их постоянно прерываются авторскими рассуждениями, очень похожими на литературно–критическую статью. И самое существенное состоит в том, что эти две стороны воспоминаний Анненкова отнюдь не равноценны по своим достоинствам. В «Замечательном десятилетии» имеются такие страницы, как описание совместного проживания Анненкова с больным Белинским в 1847 г. в Зальцбрунне или описание лета 1845 г. в селе Соколове, где жили Грановский, Кетчер и Герцен, или рассказ Анненкова о его встречах с К. Марксом и др. Все это написано живо, со скульптурной выразительностью, исключительно интересно. Анненков умеет заметить «полузастенчивую и полунасмешливую улыбку» Гоголя, особую грусть Белинского, его добродушие, походившее на детскую ласку, «красивый парик» и чрезвычайно умные глаза Боткина и т. д.

Отдельные литературно–критические наблюдения Анненкова, как и высказывания С. Т. Аксакова, получили дальнейшее развитие и углубление в науке. Таковы, например, мысли Анненкова о большом значении творчества Лермонтова и Гоголя в отходе Белинского от теории «примирения с действительностью». Плодотворны размышления Анненкова о творческом взаимодействии Гоголя и Белинского, интересен анализ высказываний Белинского о «Ревизоре» и т. п. Однако с очень многим из того, что говорит Анненков, нельзя согласиться.

Так, Белинский, по мнению Анненкова, был не самостоятельным мыслителем, а только эхом западноевропейской, и в первую очередь немецкой, философской мысли. В изображении Анненкова Белинский не был и революционером, борцом за идеи революционной демократии. Анненков больше всего пишет об этическо–нравственной стороне личности Белинского, которая органически слита с эстетическими воззрениями критика. Социальную проблематику, положенную революционно–демократической критикой в основу трактовки творчества Гоголя, Анненков старается заменить психологической и эстетической проблематикой. Выступая защитником теории «чистого искусства», он и Белинского пытался изобразить сторонником этих воззрений. Так, декларированный Анненковым непредвзятый анализ творчества писателя, основу которого составляет логика развития характера, подменяется на деле рассмотрением творчества великих писателей с позиций эстетической критики.

Говорим ли мы о мемуарах П. В. Анненкова или воспоминаниях С. Т. Аксакова, студенты видят, что мемуары обычно возбуждают много существенных и серьезных вопросов, но не всегда дают на них исчерпывающий ответ. Это заставляет обращаться к научной литературе.

На каждом мемуарном произведении лежит особый отпечаток идей и борьбы времени, и потому мемуары являются ценным источником для постижения прошлого. Эта ценность возрастает при сопоставлении разных мемуаров, освещающих одни й те же события.

Но вернемся к сопоставлению мемуаров Аксакова и Герцена. Герцен пишет о литературно–журнальной борьбе со славянофилами, характеризует принципиальную разницу позиций Белинского и его соратников, к которым принадлежит сам, и славянофилов. Герцен пишет в «Былом и думах» о борьбе со славянофилами по воспоминаниям, находясь на чужбине. Острота и напряженность борьбы уже сгладились временем и духовной драмой писателя, его глубоким разочарованием в возможности победы революции на Западе. Все надежды Герцен возлагал теперь на Россию. Все русское, начиная с аромата родных полей и лесов, и прежде всего люди, с которыми он был связан на родине, особенно дороги ему. Это наложило определенный отпечаток на книгу Герцена, в частности на главу «Не наши», где Герцен создал галерею «противников, которые были ближе нам многих своих» — А. С. Хомякова, И. В. и П. В. Киреевских, К. С. Аксакова. Несмотря на личную симпатию к отдельным славянофилам, несмотря на то что он разделял теперь их упования на глубинные «стихии» русской жизни, на «сельскую общину, мир, артель», Герцен остался непримиримым к славянофильству, в котором видел «новый елей», помазывающий царя, новую цепь, налагаемую на мысль, новое подчинение совести раболепной византийской церкви». Останавливается Герцен и на причинах, которые привели его к окончательному разрыву со славянофилами в 1840–е годы.


Рекомендуем почитать
Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.


Проблема субъекта в дискурсе Новой волны англо-американской фантастики

В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.


О том, как герои учат автора ремеслу (Нобелевская лекция)

Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.


Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.