Практически счастливый человек - [2]

П о д р у г а (выключила транзистор, то ли сочувственно, то ли обличает). Психичка.

Ж е н щ и н а. В газету бы на вас. В газету.

С т а р и к. А они, нынешние, даже этого не боятся. Он же абсолютно убежден, что прав. Вот что самое страшное.

П а р е н ь. Иди гуляй. А то еще ночью приснишься.

П о д р у г а (и опять непонятно, восхищена она или недовольна). Ой, Валька, ну ты прямо…

Получают билеты, уходят. Человек с авоськой неподвижно сидит на скамейке. Появляется его  Ж е н а, — женщина лет сорока, одетая для прогулки: брюки, блузка, сумка «для пикников». Удивленно смотрит на Человека с авоськой.

Ж е н а (с воскресным предпрогулочным оживлением). Фантастическая жара, субтропики!.. (Села рядом с Мужем, пригляделась.) А ты что — такой? Взял билеты?

М у ж. Нет.

Ж е н а (удивленно, но спокойно). Ничего не понимаю. Мы же договорились…

М у ж. Все очень просто. Я занял очередь, пошел в аптеку, купил эти твои дефицитные кукурузные рыльца, а когда вернулся…

Ж е н а. Билеты кончились?

М у ж. Нет. Меня не пустили в так называемую живую очередь.

Ж е н а. Как это понимать? Остро́та?

М у ж. Нет. Голая правда.

Ж е н а. Ты что — всем этим доволен?

М у ж. Просто принимаю как факт.

Ж е н а (с подчеркнутым самообладанием). Я с семи на ногах, еле договорилась с мамой, чтобы посидела с Вадимом, оставила им обед, наготовила нам бутербродов, и все в спешке, чтоб успеть на эту «ракету», добиралась сюда на двух автобусах, и все переполнено, и такая жара!.. Что будем делать?

М у ж. Не знаю. Подышим речным воздухом и пойдем домой.

Ж е н а (почти не обращаясь к Мужу). Да, это, конечно, решение проблемы. Всю неделю ждала этой прогулки, так хотелось отдохнуть, хоть немного отойти от работы, от быта… Хоть немного отвлечься… Так же с ума можно сойти. Нигде не бываем, ничего не видим, в кино выбраться — событие, ЦКБ — магазины — дом, дом — ЦКБ — магазины. Я в конце концов рехнусь!

М у ж (вскочил, яростно). Я рехнусь, понимаешь, я! Я уже рехнулся!

Ж е н а (испуганно — такой реакции она не ожидала). Что с тобой? Не поедем — ну и не поедем. Ты себя плохо почувствовал?

М у ж. Нет.

Ж е н а. Погоди. Объясни, в чем дело. Я же все-таки заинтересованное лицо. Расскажи. Увидишь, тебе самому станет легче.

М у ж. Мне и так легко.

Ж е н а. Не надо. Не надо этого раздражения, иронии, и «ракеты» никакой не надо. Пойдем побродим по городу, пообедаем где-нибудь…

М у ж (снова сел). Этого даже не расскажешь. Настолько все глупо и унизительно. Потерял всякий самоконтроль. Орал какие-то дикие слова…

Ж е н а. Какие — дикие слова? Что именно?

М у ж. Какая разница!.. И знаешь, что самое унизительное? Вот я сейчас подумал. Ну, как тебе объяснить? Я, так называемый интеллигентный человек, посещаю Филармонию, слушаю Моцарта, Баха, подписался на Гете, и вдруг из-за каких-то жалких билетов…

Ж е н а. Ничего тут унизительного. Просто переутомился за неделю. И такая жара.

М у ж. Но я почувствовал: еще немного, и я на них брошусь с кулаками. Я их ненавидел как самых лютых врагов. А сейчас мне до такой степени противно… А их даже жалко как-то, честное слово… Что ты молчишь?

Ж е н а. Так, молчу… (Медленно.) Разумеется, не надо было кричать. Надо было просто сказать. Но так, чтобы они послушались. Есть люди, которые умеют так говорить. Нужна уверенность. Уверенность и самообладание.

М у ж. Может, еще надо было помахать читательским билетом Библиотеки Академии наук?

Ж е н а (помолчав). Знаешь, поехали домой. На двух автобусах. Мне тоже отчего-то так скверно стало…

М у ж. Отчего?

Ж е н а. Так. Я, разумеется, сочувствую тебе, и все такое… но… Я как-то не понимаю твоих реакций. Вот тебе уже их жалко. Но они все-таки поехали на этой несчастной «ракете», а мы — нет. Это частный случай, эпизод, я понимаю. Но ведь так — во всем.

М у ж. В чем — во всем?

Ж е н а. Во всем. Всю жизнь. (Помедлила, но все-таки решила договорить до конца.) Понимаешь, меня пугает твоя беззащитность. Неспособность постоять за себя самого, за меня… Ты всегда уступаешь, сдаешься. И для всех своих победителей всегда готов найти смягчающие обстоятельства. Все это безнадежно.

М у ж. Что ты имеешь в виду? Тот знаменитый разговор с Кондрашиным?

Ж е н а. Хотя бы.

М у ж. Пять лет назад?

Ж е н а. Ну и что?

М у ж. Неужели ты думаешь, что если бы я говорил тогда иначе, другим тоном, ну, не знаю — с другим выражением лица, — то теперь ходил бы в победителях?

Ж е н а. Не сомневаюсь!

М у ж. Доцентское звание, любимая тема, печатные труды?

Ж е н а. Да, то, что ты можешь и чего действительно заслуживаешь. И что не получил.

М у ж. Но есть же объективные обстоятельства!..

Ж е н а. Нет никаких объективных обстоятельств. Ты, оказывается, до сих пор этого не понял. Все решают детали, мелочи. Интонация, выражение лица. Если бы сейчас ты говорил твердо, властно, спокойно… и тогда, с Кондрашиным… (Махнула рукой.)

М у ж. Да. Много же ты на меня накопила.

Ж е н а. Ничего я не накопила. Но нам не двадцать лет.

М у ж. Разумеется, не двадцать.

Ж е н а. Пожалуйста, не обижайся, только этого недоставало, это уже самое глупое.

М у ж. А чего мне обижаться… Нам действительно уже не двадцать. (Посидели молча, отчужденно, глядя на реку.)