Практическая романтика - [35]

— Ну да! Ты же еще и внукам будешь рассказывать, как сидела взаперти с самим Германом Керном!

— А-а… Если только с этой точки зрения. Ну ладно, а твой лучший день?

— Ничего себе у тебя вопросища! Так сразу и не сообразишь, — он сделал задумчивую паузу. — Ну, пусть будет завтрашний.

— Когда ты отомстишь всем этим утыркам? — догадалась я.

— Да нет. Просто так прикольнее жить, когда лучший день — всегда завтрашний.

Я с надеждой уточнила:

— Ну, ты же им все-таки отомстишь, да?

Он принял у меня снова банку и ответил:

— А что я Кристине-то сделаю? Разве что наору. Твоя Вера мне как-то вообще по барабану, дурочка влюбленная. И она своим умом уж точно бы до такого не дошла. Ведется на все, что ей чешут, ей мстить — это как собаку пнуть, которая приказы хозяина исполняет.

— Ты злой, — констатировала я, хотя с его резюме была полностью согласна. — Она в тебя, между прочим, уже два года влюблена. Мог бы из чистого уважения к ее чувствам слова выбирать.

— С какого перепуга? — удивился он. — Меня все любят. Что мне теперь, со всеми слова выбирать?

Я повернулась к нему, чтобы взять банку и попутно растянула губы в неестественной улыбке:

— Не все.

— Да, точно. Постоянно про тебя забываю. Ладно, давай тогда про Юру расскажи — как у вас там с ним? На какой стадии отношения, кто где уже побывал в плане физиологии?

— Не буду я это рассказывать! — выпалила возмущенно, но сразу созрел другой вопрос: — Лучше ты про него расскажи. Он пытался мне объяснить, почему дружит с тобой. А теперь объясни ты — почему дружишь с ним. Это, наверное, в той же степени парадоксально.

— Да очевидно же! — он теперь пялился в мой профиль.

— Мне — нет.

Герман снова уперся спиной в стену и все-таки соизволил расширить ответ:

— Потому что Юрка единственный, кто не выбирает слов. Ты должна была уже заметить, что все остальные как будто постоянно боятся что-то не так сказать. У него же однозначно: если он думает, что веду себя как козел, то так и скажет. Не подстраивается, он вообще подстраиваться ни под кого не умеет, а такого качества в людях почти и не встречается. Такие потом отличными журналюгами становятся, просто звери. Я уверен, что без него меня бы вообще занесло.

— Тебя и так заносит.

— Ты просто не знаешь, каким я был бы без него.

— Ну, может быть.

— Интересно, а что он на тот же вопрос ответил? Как меня охарактеризовал?

— Сказал, что ты козел.

Герман громко рассмеялся. Я немного преувеличила, но видела, что он ничуть не обиделся, потому и пояснять не стала — еще чего, расхваливать его тут.

Глава 14 Плюс на минус

Надо признать, что разговаривать — намного веселее, чем не разговаривать. Я даже не заметила, как за окном потемнело. Время наконец-то сдвинулось с мертвой точки! Потому теперь готова была подхватывать любую тему, лишь бы дотянуть до момента, когда мы, днем выспавшиеся, снова почувствуем сонливость.

И Герман подкидывал:

— Ладно, всё хорошее обсудили, теперь давай о плохом. Какой самый худший день в твоей жизни? Только не говори, что тот, когда встретила меня!

— А, ну если такое сложное условие, то надо подумать. Начинай лучше ты, — предложила я.

Герман допил пиво, но банку из рук не выпускал, развлекаясь тем, что перекидывает ее из ладони в ладонь. Он как-то слишком долго молчал — я решила, что придумывает, чем бы отшутиться. Но он заговорил спокойно:

— Только тебе и только как самому близкому на сегодня другу. Через четыре месяца и два дня после моего восемнадцатилетия. На днюху отец подарил мне Феррари. Черную, такую красавицу, что я был готов на ней жениться. Понятно, что я и до этого в игрушках купался, но, честное слово, не ожидал. Он как-то все говорил, что рано, а потом — бац — и подарил. Я хорошо водил, еще до того отец научил, но аж руки тряслись от волнения. И как права получил, так ее каждый вечер и выгуливал, забыв о друзьях и вечеринках. Медленно, бегаю быстрее, так боялся поцарапать. В тот день только из дома выехал, светло еще было, когда он просто шагнул под колеса.

Он замолчал, а я поняла, о чем именно он говорит. Вот это смена темы. И, поскольку он будто не хотел продолжать, я решила закончить:

— Я знаю эту историю. Мне ее уже в десяти интерпретациях рассказали.

Герман глянул на меня и снова уставился в противоположную стену.

— Да, я представляю, что именно тебе рассказывали. А теперь послушай мнение виновной стороны. Он просто бросился под капот. Был бы я поопытнее, то, может быть, и вырулил. Хотя вряд ли, потому что он кидался именно под машину. Я в шоке, уже даже не помню, кому первому звонил. Налетели все… Отец чего-то орет, скорая гудит, менты, гаишники, а у меня просто аут. Мельтешат вокруг, а я вынырнуть не могу. Потом всё какие-то бумажки, заседания, суд. Но там и свидетелей куча, и на видеорегистраторе запись, и тормозной путь замеряли — ко мне ни одной претензии. Даже с родственниками отец связывался — там у мужика давно проблемы с головой, он просто об меня убился. Выбрал меня из тысяч людей, наугад, и убился. Как будто так и надо.

Я долго сидела с открытым ртом. Герман не смотрел на меня и, наверное, ждал какой-то реакции.

— Ничего себе. Но если все так, то почему об этом никто не знает?