Прах и тень - [6]

Глава 1 Два преступления

Мои попытки написать хронику жизни и карьеры мистера Шерлока Холмса и тем самым ввести сведения о нем в научный оборот были отмечены по заслугам, однако те же люди, что хвалили меня, указывали на нередкие отступления от точной хронологии. При этом они любезно объясняли эти огрехи спешкой или относили их на счет нерадивых литературных агентов. Я сразу должен признаться, что эти ошибки, сколь бы вопиющими они ни казались, были допущены намеренно. Пожелания Холмса, не говоря уже о моей природной осмотрительности, не позволили мне всегда быть абсолютно точным, что столь высоко ценится биографами. Я изменял даты второстепенных дел, чтобы замаскировать более важные, придумывал имена и обстоятельства, тщательно сохраняя суть событий, без чего мои записи вовсе потеряли бы всякий смысл. Было бы нелепо наводить тень на плетень, излагая факты, известные не только лондонцам, но и всему миру. Поэтому я расскажу всю правду о том, что случилось со мной и Холмсом, не скрывая ничего об ужасной серии преступлений, которые пришлось расследовать моему прославленному другу и мне.

1888 год стал знаменательным для Шерлока Холмса. В ту пору мой друг оказывал весьма важные услуги одному из правящих монарших домов Европы и противодействовал профессору Джеймсу Мориарти, ясно осознавая его растущий авторитет в преступном мире Лондона. Несколько широко освещавшихся в прессе расследований этого года явили публике во всей красе замечательный талант Холмса. Среди них были, в частности, ужасное дело о неисправной масляной лампе и случай с таинственно исчезнувшим наперстком миссис Виктории Мендосы. Способности моего друга, стесненные прежде рамками узкой специализации, в тот год буквально расцвели. Он вышел из мрака безвестности и купался в лучах славы.

Несмотря на всегдашнюю занятость моего друга, неизбежную для имеющего успех всеведущего сыщика, тот вечер в начале августа мы проводили дома. Холмс делал химический анализ практически не оставляющего следов яда американской змеи, я же просматривал свежие газеты. К моей радости, небо над крышами зданий окрасило лондонское солнце — самая неустойчивая из всех стихий. Свежий ветерок колыхал занавески открытого окна (необходимая предосторожность во время химических опытов Холмса), и тут мое внимание привлекла заметка в последнем номере «Стар».

— Я просто не в состоянии понять, что заставляет убийцу так глумиться над человеческим телом.

Шерлок, не отвлекаясь от работы, заметил:

— Насильственное прекращение жизненных функций человеческого тела есть его окончательное осквернение. Именно поэтому такое обвинение можно предъявить любому убийце.

— Но здесь описывается что-то невообразимое! Женщина, чья личность пока не установлена, была буквально исполосована ножом. Ее труп обнаружен в Уайтчепеле.

— Прискорбный, но едва ли загадочный случай. Думаю, она продавала себя за пищу и кров. Эти несчастные женщины часто провоцируют своих клиентов на преступления по страсти.

— Но на ее теле нашли двадцать ножевых ран.

— Вы, конечно, приведете неопровержимый медицинский довод: хватило бы и одной.

— Да, пожалуй. — Я запнулся. — По-видимому, негодяй продолжал наносить удары ножом, когда она была давно уже мертва. Об этом свидетельствует анализ крови.

Детектив улыбнулся:

— Вы в высшей степени наделены способностью сочувствовать ближнему, мой дорогой Уотсон. Вижу, вы пытаетесь найти какое-то объяснение преступлению по страсти, совершенному в порыве отчаяния или из мести. Однако тому отвратительному злодеянию, о котором написано в газете, нет никакого оправдания.

— Полностью с вами согласен.

— Признаюсь, мне трудно вообразить человека, настолько обезумевшего от гнева, чтобы изрезать свою жертву подобным образом. Есть ли еще какие-то сведения?

— Скотланд-Ярду больше ничего не известно.

Холмс, вздохнув, отставил в сторону свои пробирки.

— Будь это в наших силах, мы бы сделали безопасным весь Лондон, мой добрый друг. Однако давайте прервем размышления о безднах порока, в которые погружаются некоторые наши сограждане, и прикинем, успеем ли мы к семи тридцати вечера в Альберт-холл[4] на четвертую симфонию Брамса. Мой брат Майкрофт посоветовал обратить внимание на музыканта, исполняющего партию второй виолончели. Буду рад, если мы вместе понаблюдаем за этим джентльменом в его естественной среде обитания.

Шерлоку Холмсу понадобилось пять дней, чтобы закончить дело виолончелиста. За это мой друг удостоился благодарности британского правительства, в котором не последнюю роль играл Майкрофт. Я тогда хранил в строжайшей тайне сведения о том, что знаю о высоком положении брата Холмса, поскольку Майкрофт время от времени привлекал моего друга к расследованиям, имеющим государственную важность. При этом ни я, ни даже Шерлок не посвящались в суть этих дел. В следующие недели обычно случались преступления лишь самого банального толка. И тогда, к моему прискорбию, Холмс впадал в беспросветную меланхолию. Это чрезвычайно осложняло мою жизнь, не говоря уже о миссис Хадсон, нашей домовладелице. Холмс просил, чтобы во время таких приступов его поменьше беспокоили. Я же, будучи медиком, с ужасом наблюдал, как мой друг заходит в аптеку и, придя домой, извлекает свой маленький, безукоризненно промытый шприц для подкожных инъекций. Все это предвещало, что в ближайшие дни, а то и недели Шерлок будет самым варварским образом разрушать свое здоровье, если я не вмешаюсь. Напрасно я убеждал Холмса, что недопустимо протыкать женщину ножом двадцать раз подряд, в Уайтчепеле или где-то еще. Порой я ловил себя на том, что мечтаю о каком-нибудь сенсационном несчастье, хотя моя совесть плохо мирилась с подобными мыслями.