Прах и камень - [47]

От слов Ро'ана мороз продирает по коже и стынет всё внутри.

— Я не забуду своего сына, — упрямо мотаю головой, — что бы ни произошло.

— Если мы опоздаем, забудешь. Воспоминания о нём сотрутся из твоей памяти так же, как сходит талый снег по весне, или как забываешь касание ветра в следующий же момент, едва он перестаёт ласково касаться твоей кожи.

Моё сердце начинает бешено колотиться в груди, а слова Ро'ана кажутся невозможными, но наполнены такой тоской, что кажутся правдивыми.

— Тогда нам следует поторопиться, нет времени стоять на месте, — я огибаю его по дуге. Ро'ан через несколько мгновений идёт следом и смеётся. Так странно слышать смех среди окружающего мрачного пейзажа от того, кто способен в мгновение ока превращаться в камень.

— Ты одержима идеей вернуть себе родное дитя во что бы то ни стало, да? Кто знает, вдруг именно это и позволит нам не сбиться с пути и, возможно, спасти твоего сына.

— Нет никаких возможно, — сердито отвечаю я, — я верну его. А ты поможешь мне, как и обещал, клянясь в этом.

— В случае удачного исхода событий, — поправляет меня Ро'ан.

— Удача… Удача отвернулась от меня ещё тогда…

Но Ро'ан не даёт мне договорить, резко дёргает за руку и заставляет метнуться в сторону, в заросли высокой травы.

— Тише… Там впереди кто-то есть.

Я приникаю к земле как можно ниже и смотрю в указанном направлении, замечая движущуюся телегу, с закреплённой на ней клеткой, в которой сидят люди, устало прислонившиеся спинами. Тройкой лошадей управляют двое, сидящие на козлах и переговариваются вполголоса.

— Торгаши соплеменниками везут дань, — вполголоса замечает Ро'ан, — многие добровольно примыкают к нему, их даже не нужно запугивать. Звон золота для них слаще смеха своих детей.

— Что будем делать?

— Последуем за ними по следам. Сделаем вид, что тоже идём на поклон, но будем держаться особняком. Я думаю, что уже к вечеру мы выйдем к какой-нибудь деревеньке.

Мы прячемся ещё некоторое время в траве, а потом продолжаем свой путь скорым шагом, почти не разговаривая. Мне кажется, что я в жизни не проходила ещё столь длительных расстояний. Ноги сами несут меня вперёд, даже тогда, когда кажется, что сил уже не осталось. К вечеру следы от колёс телеги выводят нас к деревушке, виднеющейся вдали. Над селением кое-где курится дымок. Значит, там есть живые.

— Придётся заночевать там, а с утра запасёмся необходимым и двинемся в путь.

— А что если они не любят чужаков?

— Чужаков нигде не любят. Выбора у нас нет. Тем более мы не единственные, кто устремляет свои стопы к нему.

Едва мы вступили за ограждение, как я сразу почувствовала липкие, чужие взгляды и интерес, заставляющий вспыхивать огоньком тусклые глаза жителей деревни. Я старалась сделаться ещё тише и незаметнее, чем есть, радуясь присутствию Ро'ана, вселяющему призрачную, хрупкую надежду. Не истрепались бы её крылья в попытке пересечь море топкого отчаяния.

С жителями деревни разговаривает Ро'ан, по-хозяйски положив руку мне на плечо и прижав к своему крепкому боку. Кто-то из мужчин тычет пальцем в сторону длинного, высокого дома, сказав, что там можно поесть и даже заплатить за ночлег, если ещё остались свободные места. Издалека дом кажется таким же, как и остальные, только гораздо больше размером. Но подходя к нему, я слышу звуки разбитной, дребезжащей музыки и гул голосов.

Внутри хорошо освещённое пространство заставлено столами и скамьями и полно народу. Мы протискиваемся вдоль стен, ища свободное место, и обнаруживаем небольшой стол в углу. Я едва успею усесться, а рядом уже возникает проворный, пухлый мужчина и грязной тряпкой растирает пролитое на столе вино, с размаху ставит на стол кувшин, от которого несёт кисловатым запахом, и предлагает мясо с лепёшками и овощами. Ро'ан согласно кивает и осматривается.

Я неуютно себя чувствую среди такого большого скопления народа и гомона, разносящегося над собравшейся разношёрстной толпы. Больше всего меня смущают продажные девки, тела которых едва прикрыты, а на некоторых и вовсе нет ничего, кроме короткой юбочки. Призывно улыбаясь, скользят они между рядами, получают звонкие шлепки по ягодицам от гогочущих мужчин, а иногда скользят на колени, прижимаясь всем своим телом. Я отвожу глаза и опускаю взгляд в деревянную столешницу. Посередине стола появляется круглое блюдо с наваленным вперемешку мясом и овощами, пожухлая зелень нище ютится с самого краю блюда.

— Принеси воды с мёдом, — велит Ро'ан прислуживающему мужчине. Тот недоумевающе смотрит на Ро'ана.

— У вас есть что-то взамен того кислого пойла, что налито в кувшине?

— Это вино, — сально улыбается в ответ мужчина.

— Ей нельзя пить вино, — тыкает в сторону меня пальцем Ро'ан, — так что неси что-нибудь другое.

Мужчина оглядывает меня с ног до головы, но всё же уходит.

— Лучше не пить эту гадость.

А мне бы и в голову не пришло пригубить налитого, уж слишком громко и неприятно звучат подвыпившие голоса и сально блестят глаза. Я ковыряю в тарелке, отодвигаю жилистое мясо в сторону.

— Ешь давай, — велит Ро'ан, а сам кладёт на стол круглые золотые монеты, найденные им в погорелой деревне, и оглядывает помещение. Рядом со столом появляется девица с копной рыжеватых волос, кладёт руку на плечо Ро'ана и прижимается полной тяжёлой грудью.