Прадедушка - [9]

И она рассказала мне кое-какие подробности, о которых я то ли никогда еще не слыхал, то ли начисто забыл. Однажды — кажется, это было на Дунайском мосту — моего деда остановила какая-то незнакомая женщина и сказала: «Ваш отец был аристократ — вам это следует знать». И она тут же скрылась в толпе; по-видимому, сказала тетя Рената, у твоего деда вовсе не было охоты бежать за ней следом, чтобы добиться подробного объяснения; мысли его всегда были поглощены делами фирмы, математикой, а еще больше — детьми; это был лучший отец в мире, сказала тетя Рената. Я смахнул с рукава несколько пушинок, а тетя Рената продолжала:

— Сам он никогда не занимался розысками, ему было безразлично, кто его отец. — И в заключение заявила, поджав губы, потому что не очень-то жаловала аристократов: — Может быть, даже кто-нибудь из Штарембергов.

Штаремберги владели (и владеют по сей день) множеством поместий в окрестностях Линца.

На следующее утро, вооруженный лучше, чем когда бы то ни было, я отправился к «Швейглю и сыну». Агентство размещалось в двух комнатах, а соединявшая их дверь, по-видимому, никогда не закрывалась. В первой комнате за маленьким, прямо-таки игрушечным письменным столом, который едва выдерживал тяжесть наваленных на него бумаг, сидел пухленький и словно бы помятый старичок в поношенном темно-сером костюме горца, а за двумя другими столами сидели две неряшливо одетые девушки. В задней комнате я увидел широкоплечего мужчину средних лет с обветренным лицом; весь его облик, начиная с косматой шевелюры, подсказывал, что на ногах у него (скрытых письменным столом) должны быть охотничьи сапоги. Одет он был в коричневый костюм горца, и, хотя этот костюм был, вероятно, лет на двадцать моложе того, что облекал пухленького старичка из первой комнаты, он был такой мятый и лоснящийся, что сразу выдавал в его владельце женатого человека. Рядом с ним за большим круглым столом суетилась старообразная женщина в халате мышиного цвета, вид у нее был еще менее привлекательный, чем у девушек из первой комнаты, тоже далеко не красавиц, но я сразу понял, что верховодит здесь она — и не только двумя девушками, но и обоими мужчинами. Во второй комнате мебели не было, только несколько полок и несгораемый шкаф, на дверце которого красовалась львиная голова; зато стены ее были сплошь утыканы оленьими рогами. Это показалось мне довольно бестактным для такого места, куда обращаются главным образом обманутые мужья, — впрочем, это уж не моя забота. Я поговорил с помятым старичком, он заставил меня изложить ему дело со всеми подробностями, хотя, казалось, все пропускал мимо ушей; когда я кончил, он направил меня во вторую комнату к мужчине в охотничьих сапогах. Если старик не проронил ни слова, то его младший коллега по крайней мере представился: «Швейгль-младший». Услышав эту фамилию, а также то, что мужчины обращались друг к другу на «ты», я заключил, что помятый старичок в первой комнате не кто иной, как Швейгль-старший; так что этому агентству следовало бы скорее называться «Швейгль и отец». Ну так вот, я рассказал свою историю еще раз, господин Швейгль-младший внимательно меня выслушал и сказал, обращаясь к мыши за круглым столом:

— Запишите все это!

Я пересел к ней и повторил свой рассказ снова, в третий раз, и, пока она стенографировала, оба Швейгля стояли тут же и слушали так внимательно, как будто им сообщали нечто совершенно новое. Старик беспрестанно кивал и обязательно перебивал меня, если мое теперешнее изложение хоть в самой малости расходилось с тем, что я рассказал ему в первый раз; младший только качал головой с таким видом, будто ему не по себе. Когда я упомянул адвоката Рурика или Юрика, старик засопел и сказал:

— Юбрик, доктор Юбрик, доктор Арно Юбрик, Штейнгассе, 14 или 12, чуть повыше кафе Ортнера, только на другой стороне, на той, где ипотечный банк. Да-да, старого доктора Юбрика давно уже нет в живых, а наследников не осталось — никого, конец.

За этим последовал долгий спор о том, к кому перешла контора доктора Юбрика после его смерти. Мышь слушала молча и, только когда оба Швейгля явно выдохлись и оставили эту тему, ласково-назидательным тоном сказала:

— К доктору Зеллевиху.

Старик опять засопел.

— Ну да, ну да, доктор Зеллевих — как же, знаю! Старый доктор Зеллевих. А молодой Зеллевих теперь юрисконсульт по налоговому обложению, Штейнгассе, 14, — знаю, знаю!

Я закончил свой рассказ, упомянул обо всех предположениях, которые когда-либо строили я, моя мать или мои тетушки, и в заключение спросил у господина Швейгля-младшего, сколько примерно он возьмет с меня за труды.

Он сказал:

— Ну, да уж последнюю рубашку мы с вас не снимем.

А мышь добавила:

— Если вы дадите двести шиллингов аванса, этого будет достаточно, ведь при тех данных, которыми вы располагаете, мы все равно ничего не узнаем.

Отец и сын не выразили ни малейшего протеста против такого уничижения их профессионального достоинства. Я отсчитал сто пятьдесят шиллингов, потому что имел при себе всего сто девяносто (я не собирался впредь давать авансы), и вернулся в первую комнату. Одна из двух молоденьких секретарш напечатала на машинке квитанцию; возле другой, прямо на ручке ее кресла, сидел теперь сухопарый и бледный тип лет сорока, в темных очках, закрывавших ему пол-лица, и что-то шепотом диктовал ей — мне показалось, что это сыщик. Тем временем мышь снова позвала меня к себе и положила передо мной два экземпляра анкеты, некоторые пункты ее были заполнены, другие прочеркнуты.