Позывные Зурбагана - [28]

За этим делом и застал меня отец. Он стоял в дверях и, улыбаясь, смотрел, как ловко и споро формую я на столе халы. Хватаю кусок теста, расплющиваю в лепешку, растягиваю, приминаю, превращаю лепешку в батончик, раскатываю его ладонями (концы полученных жгутиков должны быть гораздо тоньше, чем середина). Шесть готовых жгутиков заплетаются, словно коса, оставшиеся кончики сводятся вместе и сплющиваются пальцами. Вот!.. Готовую халу кладу на доски, посыпанные мукой. Перед посадкой в печь халы смазываются яйцом.

— Помогает? — кивнул на меня отец.

— Золотые руки у Андрея, — серьезно сказал Алеша. — Проходите, Андрей Николаевич, в комнату и раздевайтесь. Сейчас посадим халы в печь и освободимся минут на сорок пять.

На верху лестницы показалась Христина в платье лимонного цвета из тонкой шерсти. Чудеса, только что видел ее во фланелевом халатике.

— Андрей Николаевич! — радостно воскликнула она и сбежала вниз. Большие глаза ее сияли, как обрызганные росой фиалки. Волосы, которые она носила подобранными, чтоб не мешали, она успела распустить — цветущая рожь!..

Христина даже не скрывала свою радость — зачем? — она любила моего отца и готова была отстаивать свою любовь перед целым светом. Не знаю (тогда не знал), любил ли он ее, но, во всяком случае, восхищался ею. А кто не восхищался?

Христина провела отца в комнату ребят, первую, проходную, где они отдыхали, коротали свободное время, там же стоял телевизор.

Отец с Христиной присели у стола и оживленно заговорили. Я невольно взглянул на Алешу. Он старательно подгребал жар печи наперед, готовя печь для посадки хал. Широкое, добродушное лицо его раскраснелось, глаза смотрели грустно. Бедный друг мой…

Покончив с последней халой, я включил электрический чайник и стал накрывать на стол.

— Подождите горячую булку, — посоветовал Виталий, присоединяясь к нам. За ним скоро вошел Алеша и устало опустился на стул у окна.

Христина еще вчера рассказала, что директор института «Проблемы Севера», то есть мой отец, достал для нее автобус, так, маленький фургончик зеленого цвета. Но сама она водить не умеет, а постоянного шофера ей предоставить не могли, так как фургончик будет простаивать то здесь, в Зурбагане, то на участках, куда она будет выезжать на несколько дней для медицинских обследований.

— Мне бы такого шофера, чтоб он и за лаборанта или даже медбрата при необходимости сошел. Я б его обучила всему, что требуется, — сказала она, взглянув на меня.

— Трудное дело подыскать такого, — усмехнулся отец. — Разве вот наш Андрейка… Когда освободится от пекарни. Кстати, тебе, Алеша, выделили второго помощника — только ищи его сам. Ребята помогут.

Христина слегка покраснела.

— А я ведь и подговаривалась насчет Андрея… Ты согласен, Андрюша?

Черт побери, кажется, я в Зурбагане нарасхват!..

— Я-то согласен, раз в пекарню дают человека, но сначала надо экзамен на водителя сдать. Прав-то у меня нет, хотя машину водить умею — легковую. А вообще, говори с Кузькиным. Я поступлю к нему на автобазу.

— Это можно ускорить, — сказал отец, — но временно, учтите. В Зурбагане требуется тренер по фигурному катанию. Родители требуют.

— Не хочу, — мрачно отозвался я. — Не хочу быть тренером. Разве после работы… Немножко.

— Нужно, Андрей, понимаешь? А. где Женя? В рейсе? — спросил отец о своем любимце.

— Сейчас придет, — отозвался Алеша. — Да вот и он.

Женя уже приветствовал всех. Умывшись и наскоро переодевшись, он присел к столу, заявив, что есть не хочет — пообедал, но чаю с горячей халой выпьет с удовольствием.

После чая мы все по приглашению Христины поднялись к ней наверх. У нее было уютно и как-то светлее. Комната уже приняла что-то от ее индивидуальности. Книги пока лежали на столе, на подоконниках и на полу. На стеллаже во всю стену, который ей смастерил Алеша (в армии в стройбате он научился плотничать), еще не просохла краска.

— Завтра покрою лаком, просохнет, и можешь раскладывать свои книги, — сказал Алеша.

— Спасибо тебе, Алеша! — поблагодарила Христина и взглянула на отца: — Андрей Николаевич, почитайте стихи. Помните, как вы читали нам у костра в экспедиции?

Отец не ломался.

— Что же прочесть?

— Что вам самому хочется. Из ваших любимых поэтов.

Мы уселись поудобнее. Я возле Христины, на ее тахте, ребята на стульях у стола, отец в единственное кресло. Он читал для всех, но смотрел на Христину. Читал он стихи хорошо, как читают сами поэты. И был очень красив и молод. Никогда не дашь ему сорока лет. Он читал Вознесенского.

Мир — не хлам для аукциона.

Я — Андрей, а не имярек.

Все прогрессы

реакционны,

Если рушится человек.

Не купить нас холодной игрушкой,

Механическим соловейчиком!

В жизни главное человечность

— Хорошо ль вам?

Красиво ль? Грустно?

Край мой, родина красоты,

Край Рублева,

Блока,

Ленина,

Где снега до ошеломления

Завораживающе чисты…

Когда он дошел до этих слов, у меня мурашки побежали по спине — так выразителен и звучен был его голос.

Выше нет предопределения

— Мир

к спасению

привести!

Отец еще долго читал стихи Блока, Цветаевой, Тарковского, Ахмадулиной. А я смотрел на него и думал о том, как я люблю своего отца! Видно, каждому мальчишке, каждому парню необходим отец… быть может, больше, чем мать. Хотел бы я стать таким, как он: добрым, умным, терпеливым и мужественным. У него не было ноги, но разве вызывал он жалость? И в голову бы не пришло никому жалеть его. Он был сильным человеком, мой отец, и я гордился им.