Позвони в мою дверь - [22]

— Ты, Петров, на нее смотришь.

— Ага, смотрю. Это аргумент.

— Я знаю все твои взгляды. Ты можешь смотреть на женщину как на пустое место. И на ту же самую женщину через пять минут — так, что ей захочется пощупать платье — не забыла ли она его надеть. Иногда кажется, что твой взгляд сопровождается треском расстегивающихся штанов.

— Ну и язычок у тебя! Им можно бриться.

— Петров, ты смотришь на Зину с нежностью.

Тебе хочется защитить ее от всего мира, вырыть окоп и никого не подпускать. Словно она какое-то хрупкое сооружение.

— Глупейшие фантазии.

Леночка его не слушала.

— Но, Петров, — в ее голосе появились ядовитые нотки, — ты ведешь себя непорядочно. Помнишь, мы вышли на кухню покурить и я протянула Зине пачку сигарет? Ты выхватил у нее сигарету и выбросил. Ты предъявил права на женщину, когда рядом стоял ее муж! Как это называется?

— Она умирала у меня на руках! Естественное человеческое участие.

— Естественное? — усмехнулась Леночка. — Выходит, завоевать твое сердце можно только на больничной койке? Не знала раньше.

— Еще узнаешь. Леночка, мы с тобой в начале большого пути.

— Не береди! С одной Зиной я бы, возможно, еще и справилась. Но Зина плюс Ваня и Саня — не осилить. Ты очень к ним привязался. Я не ожидала от тебя чадолюбия. Ты различаешь их, когда родной отец в них путается.

— Но они же совершенно разные!

— Они похожи как два помидора. Дети тебя любят, а ты рядом с ними становишься просто другим человеком. И оттираешь родного отца. Неужели не замечаешь?

— Главное, что не замечает он. Впрочем, не удивительно — он полный кретин.

— Он совершенно нормальный парень. Даже очень симпатичный. Я бы посмотрела на тебя в двадцать три года с двумя младенцами на шее.

— Они на шее у его жены. И я, во всяком случае, не стал бы искать еще местечко на этой шее для себя самого. Все, хватит дурацких разговоров. Иди сюда.

Петров потянул Леночку за руку, усадил к себе на колени. Он взялся за пуговицы рубашки на ее груди, хотел их расстегнуть. Леночка отвела его руки, потом стала тихонько водить подушечками пальцев по его лицу, как бы разглаживая морщинки.

— Если бы ты знал, как мне жаль, как я ей завидую. Не вздумай! — сказала она, почувствовав толчок под бедрами. — Я Христа ради не живу и обмылки не собираю. Постельные утехи отменяются.

И смени одеколон — тухлым луком отдает. Где у тебя фен? — спросила она, вставая.

* * *

В жизни Петрова уже была любовь. Большая и светлая — как грипп, тиф или проказа. Иссыхая от страсти, он стал скучным, печальным, тупым — больным. Он не мог учиться, читать, смотреть кино, ходить спокойно по улицам — он мог только мечтать об объекте своей любви.

Анна Королева училась в театральном институте, ее родители тоже были артистами. Второкурсник Петров составлял свиту будущей звезды. Аня к нему особых чувств не питала, но держала на поводке.

Петров торчал под ее окнами, провожал с репетиций, немым болваном сидел у них дома. Он видел, что Анины родители редкостно необразованные люди.

Им даже не удавалось талантливо изрекать умные мысли, которые они заучивали для ролей. В семье в основном сплетничали или обсуждали тряпки и всякое материальное барахло. Но это были Анины родители и известные артисты — значит, они были почти святыми. Петров унижался до роли мальчика на побегушках, за один ласковый взгляд, за редкие поцелуи в подъезде готов был верным псом сторожить дверь. Поощрения случались редко, и большей частью он пребывал в мутно-болезненном состоянии.

Выручил Юрка Ровенский. Ничтоже сумняшеся затащил Аню в постель. Петров чудом не убил тогда приятеля и таким же чудом сам остался жить, не покинул мир добровольно. Теперь он с благодарностью назначил бы Ровенскому пожизненную пенсию, если бы тот нуждался.

У Ани Королевой произошли какие-то сбои с обменом веществ: она чудовищно растолстела.

Вздумай Петров сейчас обхватить ее талию, руки бы не сомкнулись, пришлось бы бегать, как вокруг каменной бабы. Подбородок у Ани лежал на груди и венчал пирамиду из жирных бубликов и баранок, в которую превратилось ее тело. Она изредка снималась в кино, играла противных сварливых теток. Однажды Петров столкнулся с ней в гостях у общих знакомых. Манеры у Ани остались прежними — первой красавицы и крушительницы мужских сердец. Ее наряд, ужимки, вульгарное кокетство вызывали неловкость и жалость.

Грешно радоваться чужим несчастьям, но Петров считал, что Аню раздуло в наказание за его поруганные чувства. Когда он видел, как выступает по телевидению ее отец, из которого пытались слепить совесть нации, он только посмеивался. Королев был исключительно хорош в ролях генералов-отцов, родных, благородных милиционеров и исторических государственных деятелей. Теперь он изображал скорбь и боль за народ в образе мудрого пострадавшего интеллигента. На самом деле, Петров это знал точно, Аниного папашу более волновало, какой галстук выбрать к рубашке, пригласят ли его на правительственную дачу декламировать стихи и не потекла ли после ремонта крыша на собственной даче. Но Королеву следовало отдать должное — когда он забывал слова, паузу держал мастерски.

* * *