Позор семьи - [10]
— Я не хочу, Феликс, чтобы на меня показывали пальцем!
— С какой стати на тебя будут показывать пальцем, несчастный?
— Потому что люди скажут: смотрите-ка, вот он, тот, что учил нас! Но этот Великий Маспи оказался даже не способным разглядеть того червя, который разъел изнутри его сына! А позже, Феликс, когда мы все умрем, зеленым юнцам будут рассказывать: в стародавние времена жил человек, который всей своей жизнью заслужил уважение… на его счету — великолепные дела, которые он совершал за долгие годы, он побывал во всех тюрьмах департамента и даже в итальянской тюрьме… Это был человек, который «топил» очень даже солидных людей своего уровня, и вот, детки, знаете ли вы, кем стал сынок этого Маспи Великого? Полицейским! А Маспи — он потихоньку свихнулся, потому что подобного стыда в семье порядочных людей никто не вынесет!
— Хочешь, я скажу тебе, что я думаю по этому поводу, Элуа? Ты сам себя настраиваешь.
— Я сам себя настраиваю?
— Да, ты сам себя настраиваешь!
— А твоя сестренка, она, часом, сама себя ни на что не настраивает?
Доктор отступил на шаг назад, чтобы лучше разглядеть своего друга.
— Моя сестра? А ты что, не знаешь, что у меня никогда не было сестры, но даже если бы она у меня была, мне было бы наплевать, на что она себя настраивает!
— Да пошел ты вон, Феликс! Ты же глупее дюжины таможенников!
— Угомонись, Элуа!
— Чего?
— Угомонись, я тебе сказал! Я не привык, чтобы такие ничтожества, как ты, разговаривали со мной в подобном тоне!
— Сам ты ничтожество!
— Ничтожество, неужели?! Я бы еще добавил, что мозговое вещество всего лишь одного таможенника гораздо больше по объему черепной коробки какого-то Маспи, пусть даже его и зовут Великим!
— Феликс, послушай меня!
— Я тебя слушаю, Элуа!
— Всю свою жизнь я старался не причинять вреда ближнему своему, но в этот раз, я чувствую, у меня лопнет терпение… Заткнись, Феликс! Иначе я сейчас залью все здесь твоей кровью!
— А я, распевая псалмы, буду смотреть, как ты меня убиваешь, да?
— Да ты и пикнуть не успеешь перед смертью!
— Убийца!
— Меньше, чем ты!
— Папаша ублюдочный!
— Эту гадость ты, увы, имеешь право мне высказать! Прощай, Феликс!
Маспи схватил за горло своего собеседника, который завопил что есть мочи. Прибежала Селестина. И при виде дерущихся закричала:
— Прекратите сейчас же!
Они отступили друг от друга, несколько смущенные.
— Как вам не стыдно, это в вашем-то возрасте!
Поправляя галстук, доктор торжественно проговорил:
— Ваш муж, мадам Селестина, совсем сошел с ума… Он был моим другом в течение тридцати лет, но сегодня наша дружба умерла! Он оскорбил мою сестру.
— Вашу сестру? Но у вас же нет сестры!
— Она вполне у меня могла бы быть, мадам Селестина, я вас очень уважаю, разрешите мне обнять вас на прощание.
— Обнимемся после ужина.
— После ужина?
— А как же иначе? Для вас уже накрыто, и вы не думайте, что бабушка допустит, чтобы вы ушли, не отпробовав ее рыбного супчика.
Поколебавшись, доктор проговорил:
— Я остаюсь только из-за нашей с вами дружбы, мадам Селестина, и из-за уважения к бабушке…
Элуа усмехнулся:
— …и из-за любви к рыбному супчику…
Феликс смерил хозяина дома взглядом с ног до головы:
— Ваши пошлые соображения меня совсем не удивляют, месье Маспи!
И он вышел из комнаты, чтобы присоединиться к дедушке и выпить аперитив в его компании. Оставшись наедине с мужем, Селестина подошла к нему:
— Элуа, я тебя не узнаю… ты, всегда такой дружелюбный и предупредительный, становишься злым и несправедливым… Люди перестанут тебя уважать!
— Они и так больше меня не уважают!
— Да ты сам себя так настраиваешь!
— Смотри-ка, еще один Феликс! Никогда он не позволял себе говорить со мной в подобной манере, а сейчас это вполне нормально.
— Нормально?
— А что же ты хочешь, чтобы люди уважали человека с таким позором в семье?
Этой же ночью, незадолго до рассвета, какой-то человек бродил в районе Старого Порта. Он был голоден, хотел пить и казался изнуренным. Он был еще очень молод, но какая-то тревога состарила его лицо. Три часа назад он тайно высадился на берег там, где его ждали проводники с машиной, на которой он должен был добраться до Марселя. Чтобы им заплатить, ему пришлось опустошить весь свой бумажник почти до последнего су. И вот теперь он бродил, неприкаянный, в поисках кого-нибудь, к кому можно было бы подойти, не опасаясь, и спросить его о человеке, чье имя ему дали в Генуе, заверив, что только с ним он может заключить сделку. Но в этот ночной час прохожих было очень мало, а если кто-то и встречался, то это были в основном матросы, разыскивающие свои корабли. А матросы, как правило, не водили знакомства с людьми, которых незнакомец надеялся встретить.
Потеряв всякую надежду, человек безучастно ждал, когда наступит день, стараясь забыть о своей усталости, голоде и жажде, избегая встречи с полицией. Он покинул окрестности порта, так как боялся, что там им могут заинтересоваться таможенники, и пошел, не разбирая дороги, мечтая лишь о том, чтобы снять где-нибудь в гостинице комнату и уснуть, уснуть, чтобы забыть эти три дня, которые ему пришлось пережить, эти последние три дня, за которые ему пришлось совершить два убийства, которые он никогда не забудет, потому что он, Томазо Ланчиано, не был профессиональным убийцей. С пустым желудком и пересохшим ртом Итальянец отправился в путь, еле волоча ноги, не переставая, однако, внимательно прислушиваться и вглядываться в темноту — если у него и не было ни гроша в кармане, зато в поясе вокруг талии Ланчиано имел драгоценностей стоимостью больше миллиона
