Позор и чистота - [11]

От вокзала тоже надо было бы взять машину, но Катаржина почему-то решила, в стилистике старых историй про возвращение блудных детей, идти пешком по Вокзальной улице и два километра понуро шла, волоча за собой бордовый чемодан на колесиках, как покорную собачку. Тихо и мирно было на улицах вечерней Луги, и в драматизме августовской прохлады лишь чуток предугадывалась грядущая трагедия осени.

Завидев родной дом, Катаржина катастрофически ослабла. Вот она, классическая темно-зеленая ограда из реечек. Калитка. Дорожка, обсаженная алыми флоксами, – в полном цвету. А! Мама стоит.

В полном соответствии с кошмарами Карантины на пороге солидного дома из белого кирпича стояла Валентина Степановна Грибова с лопатой в руках.

Глава пятая, в которой Андрей Времин строит свои планы, а Катаржина Грыбска – свои

Жоржу Камскому снова привели двух артисток на показ, и он увлек с собой в репетиционный зал Андрея. Тому пришлось выдержать стихотворение Лермонтова «Я не унижусь пред тобою» в исполнении изможденной коротко стриженной девчонки типа «земфира» и композицию из Паоло Коэльо в интерпретации девушки, имевшей в заводе кое-какие положенные ей по половому чину округлости – например, пышную грудь, которую она иногда поглаживала, точно выделяя курсивом из общего телотекста.

– Девочки дорогие драгоценные! Спасибочки! С вами свяжутся как только так сразу! – разулыбался Жорж и опять утянул Андрея к себе.

– Виску будешь? Не будешь? Ты вообще что, толстовец какой-нибудь, сектант? Так приведи мне из твоей секты какую-нибудь. Я женюсь, честное слово женюсь. Сыграет Нину – женюсь.

– И потом отравишь.

– Да ну тебя! Ох, Андрей! Четыре месяца смотрю на девок и думаю – что-то мы не то наделали. Не мы с тобой конкретно, а вообще мы. То есть я бы так сформулировал: сексуальная революция свергла женщину-царицу, и теперь все равны. Но надо было все-таки резервацию оставить какую-нибудь. Питомник для хранения элитного типа. А то они… жалкие какие-то стали. Все наружу, все на продажу. Трепета нет!

– Та, которая извивалась, могу согласиться. А первая девушка вела себя достойно.

– А я тебе скажу, почему тебе понравилась первая девушка. Она тебе твою Эгле, Королеву Ужей, напомнила. Это же не девушки на деле, а юноши, им мужчины не нужны. На такой ни платье сидеть не будет, ни по сцене она не пройдет как надо – такие привыкли в брюках бегать. От этой Нины Арбенин отлетел бы как током ударенный, понимаешь? Она не женщина, ясно?

«Опять у него нерв на щечке запрыгал, – подумал Жорж. – Надо помягче. Тут страсть, что ли?»

Андрей поставил портфель на колени, обозначив желание уйти. Но задетая честь влюбленного требовала удовлетворения.

– Эгле прекрасная женщина. Но у нее талант, поэтому она особенная, она в образе, тем более на сцене. Вы же артист, должны понимать.

– Талант, настоящий талант, ты уверен? – ревниво переспросил Жорж. – Что, ради нее прямо закрытую лавочку открыли? Я лет десять настоящих новых талантов не видел.

– Вам не повезло, значит. А я видел. Вот послезавтра мы в Питер едем, концерт.

– И ты с ней?

– Да. Я ей плакат сделал, и оформление сцены мое. Там пока денег немного, зато слава. Билеты продали все! Восемьсот мест.

– Как ты это гордо говоришь… Слетать, что ли, с тобой, взглянуть на талант… Хотя никакой Ниной там не пахнет, это уж ты не спорь даже.

– Без всякой Нины интересно. Что она с залом делает!

– Ну да, ну да, – задумчиво протянул Камский. – Все, однова живем – полетели.

Неожиданная удача! Камский на концерте Эгле – целое событие. А кто организовал? Я. После отвергнутого предложения Андрей, как в старых детских настольных играх, оказался на исходной позиции, а тут фишка легла, обещая ему продвижение на пару шагов вперед.

– Родимый городок мертвых повидаю… – Камский приподнял бровки в элегической гримасе. – Суровая школа у Нарвских ворот…

– Я не знал, что вы петербуржец.

– Как! А мое фирменное хладнокровие? А признанное всеми человеконенавистничество? А этот косой взгляд из-за виска? А издевательская скромность при мании величия? Вообще, скажу тебе, если из Питера вовремя делать ноги, успех обеспечен.

– Мне всегда казалось, что местный колорит ничего особенно не значит для сущности человека.

– Это я понимаю. Ты же искатель истины и всяких там сущностей – стало быть, в жизни не смыслишь ничего. Без обид, Андрейка! Хотя на самом деле ты больше похож на петербуржца, чем я. «Выкаешь» мне упрямо. Тихий, как маньяк. Какой-то стиль завел у меня в офисе, чтоб не пить, не есть и морально не разлагаться.

– Вы такое во всем мире найдете. Люди себе придумывают разделения, а их ведь не так много. Надо объединять, а не разделять. А то получится, что если ты родился на проспекте Вернадского, то ты уже ничего общего не имеешь с тем, кто на Покровке, что ли? А если у тебя зеленые глаза, так уж все кареглазые инопланетяне?

Жорж весело кивал и носился, пританцовывая, по комнате, как белый кот.

– Но что объединяет нас?

– Да самое главное. Где бы ты ни родился, как бы ни жил, где бы и как ни умер, ты РОДИЛСЯ, ЖИЛ И УМЕР.

– И ведь он это всерьез, что трогательно, – засмеялся Камский. – На голубом глазу ведь он мне это лепит… По твоему аспидскому рассуждению что ж выходит – я родился и кто-то родился, это одно и то же? Я умру и кто-то там еще умрет – это имеет для меня одинаковое значение? Гитлер тоже родился, жил и умер – это меня с ним роднит? Это могучее такое объединение у нас? Не, Андрюша, не убедишь. Между людьми – пропасти. Пропасти, которые ничем заполнить невозможно.