Пожизненный найм - [61]

Как и почти каждое лето многие годы подряд в окрестностях города что-то горело – то ли лес, то ли торфяники, то ли чьи-то дачи. Откуда это что-то бралось – понять было нельзя, потому что по разумению простого человека все должно было выгореть под корень уже лет десять как. Возможно, оно отрастало в те редкие лета, когда МЧС особо тщательно ужесточало пожарный контроль – в смысле, выдавалось необыкновенно холодная, дождливая погода. Но такие года бывали нечасто, а к пожарам все уже настолько привыкли, что ещё в мае вместе с шортами привычно доставали респираторы. Для тех, кто не любит два года подряд ходить в одном и том же, респираторы продавались на каждом шагу: рядом с жевательной резинкой в супермаркетах, в сигаретных ларьках, даже бабушки вместе с лесной земляникой и грибочками торговали ими возле выходов из метро.

Правда, повседневные респираторы стали не такими, как раньше. Китайцы, что производили их на подмосковных заводах, изгалялись на все лады: оранжевые для оригиналов, белые с кружевами для мечтательных тургеневских барышень, небесно-голубые с бусинами для романтических натур, блестящие – под вечерние платья. А ещё совмещенные с длинным намордником для немецких овчарок, крохотные, с алыми лентами, для собачек чау-чау, пахнущие колбасой для строптивых котов. Может быть, они, производители респираторов, и устраивали ежегодное аутодафе, обложив город сухим хворостом, облитым жидкостью для розжига?..

Федя все смотрел и смотрел на молочную пелену за окном, а вода в ванной навязчиво капала, но даже встать и закрутить кран казалось ему сложным, долгим и совершенно ненужным делом. «Как странно, – подумал Федя. – Только один день я не встал по будильнику и не пошел на работу и вот уже настолько деградировал и обленился, что не могу дойти до ванной. Человек должен каждый день доказывать, что он человек, – вспомнил он слова отца. – Что же будет через неделю, месяц? А впрочем, какая теперь разница…». И все-таки, подстегиваемый воспоминанием об отце, он заставил себя сесть на кровати. На стуле рядом с изголовьем был аккуратно развешан корпоративный костюм Танит, Федя глянул на него, и ему захотелось лечь обратно, укутаться одеялом, засунуть голову под подушку. Но вместо этого он машинально потянулся за юникомом, чтобы узнать время. Было шесть вечера.

Ещё два дня назад, обнаружив это, Федя бы ужаснулся и пулей вылетел из-под одеяла, но сейчас это оставило его абсолютно равнодушным. Он положил юником обратно и сел на постели, скрестив ноги, словно собирался медитировать. В голове было также мутно, как за окном. Мысли, спутавшиеся за ночь и не подгоняемые никакой нуждой, ворочались медленно и тяжело. Наконец, Федя встал и первым делом включил на кухне телевизор, чтобы не было так тихо и пусто. Потом он умылся, налил себе кофе и стал проверять почту. Ещё вчера, глубокой ночью, Федя нашел у себя в ящике письмо от Валеры, который как ни в чем не бывало, будто они и не ссорились, в своем обычном шутливом тоне спрашивал, удалось ли красной шапочке доставить корзинку с дарами бабушке, и не тронул ли её серый волк. Федя в сердцах описал другу, что произошло на Дне корпорации и что он совершенно не знает, что теперь делать. В тайне от самого себя, он питал безумную надежду, что изворотливый, хитрый Валера найдет какой-нибудь выход, предложит спасительное для Феди решение. Теперь он открыл почту, увидел Валерин ответ, и сердце его забилось. Но письмо оказалось неожиданно коротким, всего в одно слово. «Сочувствую». И точка. Чтобы это значило?

Но даже это не убило Фединой безрассудной надежды. Зная, что Валера освобождается в шесть, он набрал его номер. Валера не сразу взял трубку, и голос у него был недовольный. Федя объяснил ему, что очень хочет увидеться, потому что ему, Феде, срочно нужен Валерин совет.

– Извини, но я не могу. Ты-то теперь можешь целыми днями прохлаждаться, а у меня работы много. Меня всего неделю, как в компанию пригласили.

– Может тогда в воскресенье? – не сдавался Федя.

– В воскресенье у нас корпоративные шашлыки.

– А в следующее?

– Слушай, мне сейчас очень неудобно разговаривать. Ты когда из Москвы уезжаешь?

– Не знаю… – не сразу ответил растерявшийся Федя.

– Так ты решай, а я потом тебе позвоню. Давай.

Он хотел нажать отбой, но Федя его остановил.

– Подожди секунду, не вешай трубку.

– Ну что ещё?

– Помнишь, ты говорил, что если я провалюсь, ты меня возьмешь к себе в содержанки? – спросил Федор в каком-то отчаянном порыве, словно за соломинку хватаясь.

Валера на несколько мгновений замолчал. Потом он усмехнулся:

– С такой памятью – и безработный! Мир несправедлив!

И прибавил:

– Только ты поздно решился – все вакантные места заняты. У меня появился парень. Ну все, давай, пока, – и в трубке безразлично запели механические короткие гудки.

Федя, словно не веря своим ушам, слушал их ещё с полминуты. Потом он открыл папку с контактами. Большая часть занесенных туда фамилий принадлежали его коллегам из «Танит-Групп». Еще человек десять – институтские знакомые, которые, после окончания альма матер не позвонили Феде ни разу. Ещё трое – были его школьные приятели, но звонить им теперь, через шесть лет, чтобы пожаловаться на судьбу было бы полным безумием. Оставались родственники. Наверное, если бы Федя позвонил матери, она, хоть и поворчала бы вначале, потом всё же взялась бы его утешать. Но он, стесняясь своей провинциальной родни, их деревенских тюлевых занавесок и забот об одних только огурцах, с момента своего приезда в столицу, отстранился от нее, насколько только мог. Он старался ничего и никому про родственников не рассказывать, ни разу не ездил домой на каникулы, и никогда не разговаривал с ними по телефону больше двух минут, ссылаясь на то, что он очень занят. Он так усердно делал вид, что появился сам по себе, без участия своего провинциального прошлого, что отчасти и сам поверил в это. Нет, он не стал звонить матери. Он пошел на кухню, открыл дверцу под раковиной и бросил юником в мусорное ведро. Этот вызывающе детский поступок принес ему облегчение. Хотя был ли этот поступок его собственным поступком, или он просто бессознательно подражал герою какого-нибудь фильма?…