Пожиратели тьмы: Токийский кошмар - [75]

Успешные игроки в патинко получали не наличные, а призы – сигареты или купоны, которые в маленьком окошке неподалеку обменивались на деньги. Таким образом, салоны патинко обходили запрет на азартные игры. В кассовых окошках работали якудза, снимая сливки – комиссионные. Банды якудза также поддерживали порядок на рынках, решали споры владельцев собственности, выселяли нежелательных жильцов, предоставляли займы и распределяли сферы влияния – разумеется, за соответствующую плату. Мафия неизменно служила приютом для тех, кому некуда идти, – бедняков, изгоев и беспризорников. Корейцы иногда становились крупными авторитетами в японских бандитских синдикатах – Ямагути-гуми в Осаке и Кобе и в токийском Сумиёси-кай; существовали и знаменитые своей жестокостью корейские банды Ямагава-гуми и Мэйю-кай, которые охраняли магазины и трущобы дзаинити.

Никаких доказательств, что Ким Кё Хак входил в якудза или имел отношение к организованной преступности, нет. Уголовного прошлого за ним не водилось. Но для многих его соплеменников, занятых подобной деятельностью, наличие договоренностей с криминальными синдикатами являлось обычным делом.

– Другого выхода не существовало, – объяснял Манабу Миядзаки, журналист и сын главы якудза. – Для корейцев-дзаинити налаживание отношений с якудза служило ключом к успешному бизнесу.

– Наиболее активно развивался его бизнес, связанный с такси, – рассказывал кореец из Осаки, вспоминая о Ким Кё Хаке. – И патинко. Ким был обаятельный, общительный, разговорчивый; довольно полный и невысокого роста. Пиджак вечно был ему великоват, зато Ким водил самые дорогие автомобили. А карьеру он начинал на рынке.

Мой собеседник, уважаемый госслужащий, которому перевалило за пятьдесят, отлично разбирался в своем деле. Образование он получил за рубежом и владел прекрасной коллекцией записей классической музыки. Его отец, как и отец Ёдзи Обары, был корейским иммигрантом и тоже содержал семью на доходы от не самого почетного бизнеса. Он покупал мертвых лошадей на живодерне американской оккупационной армии, выдавал мясо за говядину и продавал на рынке.

Те, кому удалось достигнуть успеха в трущобах дзаинити, воодушевляли других. Поколение, пережившее те послевоенные десять лет, помнит период жуткой нужды и нехватки продовольствия, когда даже взрослые люди временами умирали от голода. Но остались в памяти также дружба и добрые отношения, которые так редко встречаются в циничную эпоху благоденствия. Семья Ким жила в осакском районе Абено-ку, плотно застроенном деревянными домиками, с узкими улочками, где теснились магазинчики и рынки. Место было опасное, веселое и шумное; один из салонов патинко, принадлежащий семье, находился прямо за углом. Но к тому времени, когда будущий Ёдзи Обара научился ходить, семья переехала в другой район, всего двумя километрами южнее, но совершенно отличный по социальному статусу и уровню роскоши.

В Китабатакэ, чистом квартале с огромными безмолвными домами с садами, окруженными каменными заборами, обитали самые богатые и респектабельные жители Осаки. Народ тут был скромный и воспитанный; даже удивившись новым соседям, они бы, скорее всего, воздержались от проявлений открытого расизма. Впрочем, в 1950-х годах корейские иммигранты в столь фешенебельном месте сами осознавали свою непохожесть на окружающих.

Перебравшись в Китабатакэ, семья Ким изолировала себя и от корейского сообщества в целом. Впрочем, это произошло бы в любом случае. Ким Кё Хак стал одним из самых богатых людей в Осаке, однако теперь о нем почти никто не помнит. Как и его сын, он старался по жизни не оставлять следов.

Вынужденный, наряду с остальными дзаинити, выбирать после войны национальность, он предпочел стать южным корейцем. Враждующие сообщества «Миндан» и «Чосен сорен» играли в жизни многих корейцев в Японии ведущую роль. Они открывали свои клубы, школы и культурные центры, где заводили друзей или полезные знакомства; с ними были связаны кредитные организации, выдающие займы бизнесменам, которые не могли ничего получить от японских банков. Но удивительнее всего, что Ким не принадлежал ни к одной из мафиозных группировок.

На огромных воротах особняка в Китабатакэ значилось имя владельцев: Ким. Но они также пользовались фамилией Хошияма. Корейцы часто брали новые имена, поскольку было выгоднее, чтобы их принимали за японцев. Но попытки изгоев влиться в японское общество были обречены на провал, потому что даже сами псевдонимы выдавали в них корейцев. К примеру, фамилия Хошияма считалась типичной для дзаинити. Зная об этом, они все равно ее выбирали, что говорило об их попранной гордости и боли, которую причинял отказ от важных для каждого человека национальных корней.

– В то время между богатыми и бедными корейцами разверзлась пропасть, – рассказывал мне Манабу Миядзаки. – Общество раскололось на два лагеря. С одной стороны, семья Обары выглядит победителями. Они верили в будущее, в жизнь без дискриминации. Но предрассудки не так легко побороть. Японская раса всегда старалась держаться особняком, подальше от других народностей. И у корейцев, которые верили в равные права, эта обособленность вызывала ярость.