Пожиратели - [5]

– Нужно идти, – обратился мужчина то ли к самому себе, то ли еще к кому-то. – Отец скоро вернется.

Получив ответ, он, прекрасно ориентируясь в темноте, обогнул скелеты труб и подошел к ржавой подвальной двери, ведущей на выход.

Темнота была частым спутником, но в отличие от этой, к темноте в сознании человек не прислушивался.

Долго еще в пустом подвале можно было расслышать его шаги, пока он поднимался по старой железной лестнице наверх, а потом шел по коридору. Эти звуки смешивались со звуками внизу, с другими шагами, и в сыром мрачном подвале тишина не наступала никогда.

* * *

Первого сентября Матвей проснулся в семь утра.

На улице с улыбками на лицах возвращались в свою тюрьму школьники.

Они не могли ответить, в какой точно момент школа убила их желание учится, в какой обесценила въевшееся в мозг правило об уважение к старшим, и в какой – научила так искусно притворяться занятым обучением и внимательно слушающим, тогда как мысли либо летали где-то совсем далеко, либо даже не появлялись в голове.

Они отвечали глуповатыми улыбками на все возмущенные признания учителей в том, что нынешнее поколение совершенно ничем не интересуется, ничем не занимается и ничего не ценит. Искренне врали им же о забытой сделанной-несделанной домашней работе, тосковали о чем-то неоформленном, в одиночестве сидя за партой, и с этим же одиночеством уходили домой.

Они мечтали – пока еще могли мечтать – и ждали это желанное лето, как время, напоминающее им о том, что под одинаковой школьной формой, за обруганными родителями двойками у них есть что-то живое и требующее отдачи.

В четырнадцать и пятнадцать ты никак не можешь понять, почему тебя, вопрошающего и сотканного из хаоса – неважно, из какого хаоса – заставляют входить в давно принятую систему, ломая при этом не ее, а тебя. И ты мечтаешь, побыстрее закончив школу, взять хотя бы годик перерыва и пожить так, как должно на самом деле жить.

Но где-то в шестнадцать или в семнадцать, под воздействием созданных тобою условий, у тебя впервые появляются в голове взрослые мысли без ценности, ибо приходится привыкать к тому, что взрослое обычно не имеет цены, но требует. Так вот, эти мысли можно было бы еще закинуть привычно подальше в шкаф, если бы родители так усердно не заставляли в нем рыться.

Конечно, ты еще долго будешь отрицать и бросать, кидаться из крайности в крайность в поисках той подростковой безмятежности, будешь запутываться и распутываться.

Так вот, в какой же именно момент умирает эта безмятежность?

Но то, что разбудило Матвея, было далеко не связанным со школой.

Нет.

Это был звук. Странный звук, застрявший в ушах в виде барабанного боя. Он то отдалялся на задворки сознания, то отчетливо различался в ушной раковине, словно запутавшись в мелких волосках. Но где же его источник?

Комната, в которой Матвей спал, была небольшая. Ремонт в ней не делался очень давно, потому как, когда новый жилец въехал в квартирку – обои уже висели лохмотьями на стенах, а под потолком шли трещины.

Седая древность.

Однако при всем этом мужчина старался сохранять полный порядок во всем – у любой вещи в квартире было свое собственное, давно определенное место.

– Та-ак, – протянул Матвей, потирая лицо. – Что же мне сегодня надо сделать?

Словно отвечая на его вопрос, экран телефона засветился, показывая полученное СМС от нового заказчика Евгения Михайловича – сорокалетнего ценителя искусства.

Каким-то неведомым ветром его занесло в Москву, где он тут же попал в белесые – как волосы старика – нити в паутине Алены – старшей сестры Матвея. Наслушавшись про начинающего художника, он тут же изъявил желание оценить его работы, и сегодня у них должна была состояться встреча в кафе.

Раз в пару месяцев Алене удавалось провернуть подобные встречи, которые в большинстве своем заканчивались какой-то мелочной покупкой – натюрморта, абстракции, и в общем-то Матвея это утраивало.

В прошлом у него были попытки работы на официальных места с трудовой книжкой, но он так и не смог привыкнуть к ежедневной рутине: вставать по будильнику в шесть утра, завтракать, ехать на работу и выполнять никому не нужные поручения. В шесть утра ему не то, что собираться, ему жить не хотелось.

Он считал себя то ли слишком слабым, то ли слишком чувствительным – работа убивала чувство прекрасного. Ему предпочтительнее убивать чувство прекрасного с кисточкой в руках, не отрываясь от телевизора. Он не думал правильно ли это, или отчего все так, потому что эти мысли наводили на другие и так далее, а Матвею не хотелось так много думать и чувствовать.

Так жил он годы, уютно пристроившись на шее сестры.

После вчерашнего неудачного визита к психологу мужчине меньше всего хотелось с кем-то встречаться, но стоило только представить лицо Алены с пролегшей суровой морщинкой на лбу и ее недовольные лекции о бездействии – все нежелание куда-то пропадало.

А вот, вспоминая о враче, внутренности Матвея болезненно сжимались от обиды и еще какого-то странного чувства. Разве он похож на больного? На сумасшедшего?

Поднеся розовые ладони к лицу, и всмотревшись в причудливый узор переплетений линий, Матвей спросил: