Пожар любви - [97]

«Черт, я и сейчас ее хочу, – подумал он. – Хочу снова и снова, пока не запомню каждый дюйм ее тела и пока она не узнает меня всего...»

Он хотел бы просыпаться по утрам и чтобы она всегда была рядом; хотел ждать целый день приближения ночи, чтобы снова заключить ее в свои объятия. Этой ночью он даже задумался о детях... О такой роскоши в прежние времена Чарли не позволял себе даже мечтать. Именно та жизнь, которую он когда-то вел, в конце концов, и отучила его мечтать. Когда-нибудь прошлое настигнет и постучится в его двери. Не через несколько недель, так через несколько лет. За свои грехи и преступления платить придется ему – и никому другому – не Анжелине и не его детям. Грехи отца никогда не падут на головы сыновей или дочерей. Никогда... Но поступить гуманно по отношению к любимой женщине он мог лишь в том случае, если бы оставил ее навсегда.

Надо было сделать это еще до сегодняшней ночи, ибо то, что они совершили, означало беду. Но он ничего не смог с собой поделать, не смог помешать этому. Его мать в таком случае сказала бы: «Никаких оправданий»... Но, тем не менее, правда есть правда. И все же, в глубине души, – где хранились воспоминания о ласках Анжелины, которые будут согревать его всегда, до конца дней, – он нисколько не жалел о тех нескольких драгоценных часах, проведенных в ее объятиях. Ничто в его жизни не доставляло ему такого блаженства и такой радости, как любовь Анжелины, его жены.

Когда Чарли тайком, как вор, которым он и был, выбрался из ее постели, она повернулась на спину. Спящая, его жена показалась ему еще более юной и невинной. Ему захотелось протянуть руку и прикоснуться к ней в последний раз, но он не осмелился. Если бы она проснулась, ему пришлось бы снова смотреть ей в глаза и он не смог бы уехать без нее. А он должен был ее оставить. В этом чертовом мире она никак не смогла бы сопровождать его в Техас. А он мог либо повиснуть там на веревке, либо оказаться изгнанным из города как полоумная собака. Если уж ему суждено умереть, то он предпочел бы сделать это в одиночку. Если же суждено остаться в живых, то он не смог бы вынести того, что Анжелина увидит, кто он такой на самом деле.

Она почему-то верила в него. Ей казалось, что в нем от рождения заложена доброта, способность совершать нечто героическое, – качества, якобы глубоко скрывавшиеся под обличьем преступника. Только Богу известно, откуда у нее взялась эта идея, но он не стал бы отрицать, что ему это льстило. И уж если ему суждено быть повешенным, он унесет с собой в могилу память и о ее вере в него, и о единственной проведенной вместе ночи.

Быстро собрав свои нехитрые пожитки, Чарли нацарапал записку и бросил ее на туалетный столик. У двери он остановился и оглянулся.

Анжелина все еще спала. Ему попалась на глаза красная ленточка, лежащая на полу. Он вернулся и поднял ее. Еще секунду постоял с ленточкой в руках, глядя на нее, на свою жену, потом сунул кусочек красного атласа в карман и тихонько вышел из комнаты.

Не успел он сделать и двух шагов по веранде, как услышал щелчок взводимого курка.

– Куда-то собрался, Колтрейн?

Рейнджер стоял, облокотившись о перила, с направленным в голову Чарли револьвером.

– В Техас, с тобой. Если тебе это, конечно, нравится, Уинстон.

– Ладно. Поедем, как только ты будешь готов. Чарли взглянул на окно Анжелины.

– Теперь я готов. И давай побыстрей и тихо. Уинстон глянул в ту сторону, куда посмотрел Чарли, и его глаза задумчиво прищурились. Он удовлетворенно кивнул и движением руки предложил Чарли пройти впереди него к конюшне.

Через несколько минут они уже скакали, держа путь на восток.

Целый день они ехали молча – двое мужчин, так давно не переваривающих друг друга и вынужденных отправиться вместе в дальний путь. Когда сразу после захода солнца они, наконец, остановились на ночлег, Чарли обнаружил, что вдвоем они быстро управились и с устройством лагеря, и с приготовлением еды.

После ужина Уинстон подошел к Чарли с куском веревки.

– Боюсь, мне придется связать тебя на ночь. Чарли пожал плечами:

– На твоем месте я поступил бы так же. – Он вдруг почувствовал, что ненависть, вынашиваемая годами и испытываемая ко всем, кого он относил к янки, потускнела и сменилась на глухое раздражение. И от этого ему никак не удавалось заставить себя настроиться на мучительную злость. Каждый раз, когда он пытался снова вызвать в себе ненависть, перед ним вставало лицо Анжелины, и он слышал ее слова о прощении. Жизнь оказалась такой короткой и теперь укорачивалась с каждой милей, которую они проезжали в сторону границы. Ему совсем не хотелось провести последние дни в ненависти к этому человеку, делавшему только то, что он считал правильным. Чарли хотел бы провести эти дни в мыслях об Анжелине и о каждой минуте, проведенной ими вместе.

Несколько последующих дней прошли почти так же. Чарли спал мало, а ел и того меньше. Иногда он ловил на себе озабоченный и даже сочувствующий взгляд рейнджера. Но Чарли не обращал на него внимания. Ему просто не хотелось ничего делать – ни помогать ему, ни сопротивляться. Совсем скоро пища ему не понадобится, а спать он сможет вечно.