Поздняя осень (романы) - [68]

На дороге послышались голоса. «Встретились, наверное, случайно и остановились переброситься парой слов», — подумал Никулае. Он прислушался к голосам лишь тогда, когда различил среди них голос Анны. Тогда он быстро сошел по ступенькам крыльца и вышел на дорогу, отыскивая силуэты говоривших. Ему навстречу шла Анна. Когда она подошла поближе и он мог разглядеть ее лицо, то сразу понял: что-то произошло.

— Замирение, Нику! С войной покончено! Мир! По радио сказали. Все об этом только и говорят. Германия капитулировала…

— Хорошо, хорошо… Заходи в дом, я немного задержусь…

Капитулировала! Надо же — слово-то какое! Он несколько раз слышал его на фронте, но теперь это иностранное слово звучало совсем по-иному. Иностранное слово, смысл которого не сразу был понятен ему. А собственно, разве можно его понять? И слово «война» было из другого языка. Пока она не пришла, Никулае не понимал смысла этого слова, ему казалось, что его невозможно понять. Да и некогда было думать об этом.

Он воевал, а не размышлял о войне. Капитулировала! Надо же! Он пожал плечами и пошел по дороге, всматриваясь в смутные тени, двигавшиеся по улицам в лунном свете, заливавшем пустоты между раскидистыми кронами шелковиц и акаций.

Он сам не мог объяснить почему, но ему казалось нормальным, что все закончилось чем-то бессмысленным, не доступным пониманию, выражаемым странным словом «капитуляция», возможно, изобретенным с этой целью, после чего люди забудут его навсегда. Оно не нужно им.

Корчма еще не закрылась и была заполнена людьми. Каждого входящего встречали густой дым и запах перебродившей сливы, перемешавшиеся с запахом, поднимавшимся от сырого пола. Но не все сидели в корчме, многие собирались группами у забора. Никулае несколько недель не заходил сюда. С тех самых пор как привел к себе домой Анну…

— Ну а слышал кто-нибудь своими ушами? — спросил он, вступая в разговор у стойки и всматриваясь в слабом свете керосиновой лампы в продолговатое лицо Виктора Стате.

Он знал, что тот тоже вернулся с фронта, слышал о нем, но они еще не виделись, не виделись целых пять лет.

— Да, Нику, чтоб мне провалиться на этом месте! Мой брательник Ион слышал по радио. То и дело объявляют, потом играют музыку и опять объявляют…

— Так и сказали: капитулировала? Ты когда-нибудь слышал это слово? — продолжал недоверчиво выспрашивать он.

— Э, да я и сам не знаю толком, что это значит, но закончилась война — это взаправду! Чтоб меня черти забрали!

На самом деле Никулае уже ничуть не сомневался. Он оперся о подоконник, поднес к губам наполненную цуйкой стопку с длинной ножкой и посмотрел вокруг.

Односельчане. Те же самые. С первого взгляда никто не мог бы сказать, что по ним прошлась жестокая война. Прошла через них, через их кровь, их ум, отчего содрогнулись их мысли и разум. Да, односельчане были вроде бы те же. Может, только их стало меньше. Но кто обращает внимание на то, что кого-то нет?

* * *

После того как Анна ушла к Никулае, Паулина несколько дней проплакала, закрывшись одна в комнате. Она никого больше не хотела видеть, даже родителей, и те оставили ее в покое, надеясь, что она смирится. Она же ожидала: что-то должно случиться. Мысль, что все могло остаться так, как решили другие, что она не может вмешаться даже словом, приводила ее в ужас. Ей хотелось хотя бы понять, осознать случившееся. Она жила с чувством, что попала в мир людей, которые говорят на другом языке, у которых другие, неизвестные ей обычаи. У этих людей понятие «хорошо» имело другой смысл, другую цену, зло тоже понималось по-иному, справедливость и честность не существовали вовсе. Ей казалось, что все люди договорились друг с другом, чтобы осмеять ее, довести до умопомрачения. В конце концов она могла бы понять родителей. Им было почти безразлично, какая из их дочерей выйдет замуж за Никулае. Им даже было спокойнее, что он предпочел Анну, которая была в положении. Но Никулае… Как ей понять его?

Больше всего ее возмущало отсутствие у него чувства гордости. Ее с детства научили, что у мужчин есть достоинство, особенно в отношении чести женщины, ее репутации. Она все делала для него из чувства искренней и чистой любви, и вот теперь ее просто отодвинули в сторону, исключили из жизни. Неужели в сердце Никулае совсем умерла любовь к ней? А любил ли он ее когда-нибудь? Нет, он не мог любить по-настоящему, она ошиблась в нем.

Но больше всего ее удивило отношение односельчан. Даже девушки, с которыми она делилась всеми своими тайнами, говорили, что Никулае поступил правильно. Ей казалось, что всем было известно нечто неведомое ей, и никто не хотел ей сказать. Это выводило ее из себя.

Она все время плакала. А что ей оставалось делать? Паулина не могла ненавидеть свою старшую сестру, она просто ее не понимала. Ей, выросшей и воспитанной в духе обычаев, которые она считала святыми, поступок Анны казался святотатством. Вера, которую она считала непоколебимой, рухнула в ее душе, и она не могла ее возродить. Что ей оставалось делать?

Она долго думала и пришла к страшной мысли, что ей больше нет места в селе. Ее жизнь среди этих людей невозможна, она не могла жить с ними, как прежде, все изменилось. Ее ничто не связывало с односельчанами, хотя они уважали и жалели девушку.