Поздняя осень (романы) - [128]

Ванда избегала смотреть ему в глаза, чтобы скрыть слезы, готовые брызнуть на разгоряченные щеки.

— Ты настолько моложе меня, что мне страшно, — призналась она. — Порою у меня такое чувство, что наша любовь — это почти кровосмешение.

Она вдруг расплакалась.

— У тебя нет возраста, пойми это! — возмутился Раду. — Ты — вечная женственность. Любой мужчина был бы счастлив рядом с тобой! Я уверен, что на свете нет никого лучше и красивее тебя! Ты благородна, умна, добра, умеешь любить. Ты ничего не оставляешь для себя. Твое счастье состоит в том, чтобы делать счастливыми других.

Ванда слушала его, ошеломленная. Она упивалась его восхищением, искренностью его похвал. Эта лесть ей нравилась, и в этом заключалась ее женская слабость и счастье. Слабость, которой она то ли не осознавала, то ли не способна была за собой заметить. Ей нравилось, чтобы ей повторяли — и она верила искренне, по-детски, — что она единственная, неповторимая, самая прекрасная женщина в мире! Ей не приходило в голову заподозрить в неискренности людей, забрасывающих ее комплиментами. Это было ее ахиллесовой пятой: у нее не было сил сопротивляться лести. Мужчины легко обнаруживали ее слабость и пользовались этим.

Ванда растрогалась, и слезы снова потекли по ее щекам. Раду наклонился и осушил эти слезы легкими поцелуями. Ванда прижалась к нему и обвила его шею руками.

— Спасибо, — прошептала она, — ты так добр ко мне.

— Это я должен тебя благодарить, — возразил он, — потому что благодаря тебе я понял, что главное в жизни — любовь…

— Да, милый… Все остальное — чепуха… — Ее шепот был едва слышен.

Затем она осторожно, чтобы не обидеть Раду, высвободилась из его объятий и встала. Она надела шелковый пеньюар и взглянула в зеркало над тахтой — совершенно необходимый самоконтроль, вошедший у нее в привычку.

— Почему ты ушла? Я тебя обидел? — спросил удивленный Раду.

— Чем же ты мог меня обидеть? Тем, что слишком молод и наивен? — засмеялась Ванда, но тут же подошла приласкать его. — Да нет, я просто хотела принести коньяк и бутерброды…

— Ценная мысль, хотя я предпочел бы видеть тебя рядом. Мы так мало бываем вместе…

Ванда ушла на кухню, включив по пути магнитофон.

— Чтобы не оставлять тебя в полном одиночестве! — сказала она.

Вскоре Ванда вернулась с подносом. На нем были бутерброды, домашнее печенье, две хрустальные рюмки и бутылка дорогого коньяка. Она пододвинула стул к тахте и поставила на него поднос. Разлив коньяк по рюмкам, она нырнула в теплую постель.

— Я часто думаю о нас с тобой. — Она пригубила свой любимый коньяк. — Какую огромную роль играет в жизни людей случай. Если бы у твоего Валентина не поднялась температура, если бы твоя жена не перепугалась и не ушла с ним домой, мы даже не могли бы познакомиться. У нас просто не было бы возможности. Ты не мог бы пригласить меня танцевать, а если бы даже пригласил, то нам бы пришлось вальсировать под всевидящим оком твоей благоверной. А уж пригласить меня покататься на санях по селу ты бы, конечно, не отважился! И ничего бы не было… Ты помнишь? Ночь, звездное небо, скрип полозьев, а мы одни…

— О, эти могущественные «если»! — рассмеялся Раду. — Если бы у деда Мирона не было саней с лошадьми, если бы он не захотел мне их дать, если бы он рассердился, что его разбудили… Хорошо еще, что он меня узнал, — я у него на хорошем счету, не раз его выручал.

— Это было чудесно! — перебила его Ванда, увлекшись воспоминаниями. — Сумасшедшая ночь! Тогда я почувствовала, что теряю из-за тебя голову. Я ненавижу однообразие, а это все было так необычно! Я должна быть тебе благодарна за одну эту ночь — боже, какое это счастье!

— И для меня, — сказал Раду, обнимая ее за плечи и привлекая к себе.

— А что бы сказала твоя жена, если бы узнала, что ты здесь? — спросила вдруг Ванда, высвобождаясь из его объятий.

— Когда-то, в шутку, конечно, — вспомнил Раду смеясь, — она мне посоветовала: уж если я буду изменять ей, то по крайней мере с женщиной более умной, чем она.

— Обычное женское лицемерие! — заявила Ванда, еще раз пригубила коньяк и поставила рюмку на поднос.

— Или хитрость! — возразил Раду. — Дорина на самом деле умна, этого не отнимешь! Просто она была уверена, что мне на найти женщины умнее нее!

— Тогда, конечно, здесь дело в женском самолюбии, — заключила Ванда с явным удовольствием. — А ты мне не говорил, что твоя жена самолюбива! Знаешь, мне бы хотелось познакомиться с ней поближе. Пригласи меня к себе! — предложила она вдруг.

Раду взглянул на нее удивленно и растерянно. Неожиданность этого предложения поразила его. Он никак не думал, что у Ванды возникнет такое странное желание, и растерялся.

— Ну как? Приглашаешь? — настаивала она капризно, втайне желая ему досадить. Она, конечно, заметила его растерянность и наслаждалась произведенным впечатлением.

— Это нелегко… — решился он наконец. И тут же умолк, удивленный собственной смелостью. Ванда не спускала с него выжидательного взгляда.

— Мне было бы нелегко, — извинился он снова, на этот раз глядя ей в глаза. — Дорина сразу бы поняла, что между нами…

— И ты боишься? — бросила Ванда.

— «Боишься» — это не то слово, — ответил Раду. — Меня удерживает то, что я еще… не решился, не знаю, что делать, — признался он откровенно. — Пытаюсь заглянуть в будущее и ничего там не вижу.