Поздний развод - [168]

Ну как тебе монолог? Интересно? Стиль нравится? Не слишком приподнятый? Чувствуешь индивидуальность речевого режима? У нас как-то давно наплевали на индивидуальную речь для разных собак, берут всех собак, валят в кучу, стараются сразу схватить суть, а как ее схватишь – не важно, конкретная она или абстрактная, – прежде речи? Как тебе эпизод в пещере? А как я описываю природу? Заметил, сколько разных точек наблюдения? Как думаешь, читатель уже почувствовал себя собакой? Как посоветуешь продолжить? Больше рассуждений или больше действия? У меня есть несколько детских воспоминаний, еще когда я был маленький и жил в Тель-Авиве, а еще мне тут приснился один сон… кстати, надо описать себя, как я выгляжу. Ненавязчиво так оказаться у зеркала и описать отражение.

Что? Бежать дальше? Не понимаю. А, точно, у нас же последняя ночь. Я все забываю. Поцарапался на тропинке о проволоку? Пыль? Кровь? Лунный свет? Понятно. Да, скулю. Разорванная цепь. Лаю? Хорошо, лаю. Гав-гав. Запах хозяина сводит меня с ума. Вся семья носится за ним. Не забыл. Бьет свет автомобильных фар. Да, хорошо, хорошо. Все происходит на бегу. Я чувствую жгучую боль. Да, там будет труп.

Резиновый запах пришел в понедельник после обеда. Сначала меня больше всего заинтересовал мешок с клубникой, от него шел запах Яэли. Гость говорил быстро, его голос прыгал, соблазнял и запугивал, они сидели и разговаривали на скамейке рядом с трубой. А я смотрел издалека, охраняя ее от возможной угрозы. И тут из его сумки вылезла бумага, и до меня донесся запах – тонкий, слабый, но до боли знакомый, он потек по влажному жаркому воздуху. Я вскочил со своего места и тут же побежал к нему, я сбил его с ног, я внюхивался в его одежду, стараясь уловить остатки запаха, этого потерянного запаха на ней, хотя бы следы его. Я был потрясен, я был на грани обморока, сердце колотилось как бешеное. Документ переходил из рук в руки. Неужели это правда? Возможно ли это? Рука берет ошейник, мне подают клубнику, ягоду за ягодой, я глотаю красную спелую плоть, она тает во рту, она безвкусная, я хватаю ее только для того, чтобы хоть чем-то занять свою пасть, и, как-то сам того не заметив, я слопал чуть не целый пакет. Все это время я внюхиваюсь в тот запах. А гость тянет от меня пакет, что-то говорит мне, улыбаясь, но я чувствую, что от него разит презрением, я прыгаю, начинаю лаять в страхе, что он заберет бумагу с запахом. Неужели это правда? Сердце разрывается, гигант позади меня машет своей метлой, и дурацкий человек отпрыгивает, но документ остался, и меня тянет к нему, я бросаюсь – да, это запах хозяина, он вернулся, он еще жив, я подпрыгиваю. Мои чувства берут верх над разумом, и это меня беспокоит. Может быть, надо попробовать второе лицо.

Теперь ты пытаешься схватить бумагу и немного пожевать ее. Но люди разговаривают друг с другом и отпихивают тебя. Маленький очкарик кричит. Он поднимает бумагу вверх, и их спор разгорается с новой силой, а ты крутишься в лихорадке, чувствуя, как волны запаха накатывают и отступают. Ты лаешь, скулишь, тебя ругают и пытаются успокоить, все безуспешно, тебя называют по имени и наклоняются к тебе. «Горацио, прекрати, тихо». Но ты не можешь успокоиться, запах разрывает тебе сердце. Он вернулся! Тебе хочется бежать и искать его по запаху, по следам, по отпечаткам резины на асфальте. (Потому что никто тебя, конечно, к нему не повезет.) И тогда с тобой начинают бороться. Слышны приказы: Сидеть! Лежать! Спать! Ты выполняешь приказы на автомате. Но запах тут же поднимает тебя. Он и есть тут самое важное, неужели она не понимает? Отец вернулся, мой хозяин, я верен этому запаху, я сделаю все ради него. И тогда тебя сажают на цепь, а ты тут же рвешь ее. И они приносят новую цепь, покрепче. К тебе бегут медсестры и медбратья, на тебя наваливается гигант с метлой, ты выходишь из себя, и хозяйка крепко держит тебя за голову. Но этот запах. Тень запаха. Может быть, он уже умер и этот запах идет как бы с того света? Ты лаешь и плачешь, думаешь, что, может, запах резины убил его и забрал себе его запах. Ты срываешься, бежишь, за тобой бегут, ловят и привязывают к конуре, а ты изо всех сил тянешь конуру на себя и ломаешь ее, все равно крыша течет, не жалко, и тогда тебя привязывают к дереву и оставляют, а ты лаешь до хрипоты, до истощения, валишься с ног, а потом опускается ночь и запах пропадает.

А вот и сон. Ты в тель-авивской квартире, день, светло. Ты лаешь, и твой лай вызывает эхо. Посреди комнаты стоит двуспальная кровать, она покрыта старым шелковым покрывалом. Когда ты был маленьким, ты жевал его. И ты залезаешь под него. У тебя получается заползти под покрывало, и в темноте ты находишь старую туфлю хозяйки, рядом с ней твоя старая миска, она пуста и сломана, а вокруг тебя поднимается незнакомый запах – не то козьего навоза, не то сладкого молока, ты лижешь, лижешь, и твое сердце наполняется радостью. Надеюсь, что мой сон понятен. Объяснить или дать читателю подумать самому? Сны в литературе – это вообще-то плохо. Признак слабости. Возникает подозрение, что писатель не справился и теперь хочет онейрическими символами что-то дообъяснить. Но что поделать, если я в самом деле видел этот сон? И между прочим, был ему очень рад. Да бегу я, бегу! Последняя ночь, да, не забыл… Сколько же я бегу в этом монологе!