Поздний развод - [160]

Я снова сажусь на стул. Маленький клочок абсорбирующей ваты валяется на полу. Я автоматически поднимаю его и скатываю в шарик между пальцами. Странная история, которую описывает Дина, чем-то задевает меня. Она же продолжает читать, синева ее глаз становится еще глубже, грудь ее в такт дыханию поднимается и опускается, щеки разрозовелись, голос становится все более напряженным и взволнованным. Описание ночи, проведенной женщиной в своей квартире один на один с заходящимся в плаче украденным малышом. Внезапный стук в дверь. Неожиданный визит ее отца, старого зануды в шляпе набекрень в молодежном стиле. С первых же слов я сразу понял, что этому персонажу приданы мои черты. Женщина прячет ребенка в ванне. Она включает радио на полную мощность и в конце концов под разными предлогами избавляется от старика.

Мои пальцы измазаны откуда-то взявшейся слизью. Я рассматриваю их… Гигроскопическая вата превратилась в желе, какое образуется, если раздавить бабочку или червя. Я понял, что произошло. Я раздавил кокон шелкопряда – один из тех, что разводит Гадди. Должно быть, он свалился на пол и затем оказался в моих пальцах. Я вытираю слизь клочком бумаги и выбрасываю его в мусорную корзину.

Но Дина ничего не замечает. Она упрямо продолжает свое необычное повествование. Проходят дни, и женщина оказывается в полной изоляции, как если бы то была не квартира, а тюремная камера, которую она не может покинуть из страха разоблачения. Только глубокой ночью отваживается она выбраться наружу, чтобы в одном из круглосуточно работающих киосков купить молока и самой необходимой пищи. Но дни идут за днями, и никто не разыскивает пропавшего ребенка, и мало-помалу она начинает подозревать, что его никто и не ищет. Постепенно все чаще и чаще ее начинает посещать мысль, что этот ребенок отягощен какими-то наследственными отклонениями… Что он умственно отсталый… Олигофрен, дебил, даун… что он слабоумный. Вот на чем обрывается этот рассказ – странный, необычный, непонятный и запутанный. Возможно, это повествование носит символический характер. Ведь конец рассказа еще не означает конца рассказанной истории. Это, если можно так сказать, конец без окончания.

Снаружи становится темнее. День тоже стремится к концу. Шелестят страницы у Дины в руках, она собирает воедино разбросанные страницы, избегая моего взгляда. Она снимает свои так украшающие ее очки и потягивается, на щеках ее – лихорадочный румянец.

– Вам было скучно?

– Нисколько. Нисколько!

– Тогда говорите.

Медленно, не без смущения, я начал передавать свои впечатления, разбирая особенности произведения, как студент, отвечающий профессору. Пытаясь подобрать наиболее точные слова для возникшиху меня мыслей. Она слушает молча, я чувствую, как напряжена каждая клеточка ее тела, она впитывает каждый звук, каждую интонацию, каждый намек, длинные пальцы ее судорожно мнут краешек одеяла. Я пытаюсь быть максимально честным и потому очень осторожно и бережно выбираю каждое слово… Я поражен… Я хотел бы прочесть сам еще раз… Финал мне несколько не ясен… Замысел просто потрясает… оставляет в некотором недоумении – но, может быть, таков замысел автора… возбуждает целый пласт мыслей… некоторая неопределенность ситуации… но это волнует больше всего. Несколько напоминает детские фантазии, но они оборачиваются такими сложностями. Не могу не отметить излишних повторов, но вместе с тем мастерски введенных и незабываемо точных деталей – корзину для мусора, швабру, тряпки для уборки лестницы…

И в то же время возникает какое-то пугающее ощущение надвигающейся беды… В тот момент, когда появляется отец и она прячет ребенка в ванне… Я испугался, подумав о том, что она готова дальше делать.

Дина заинтригована. Она с интересом смотрит мне в глаза.

– Вы испугались за нее? Как странно. Что заставило вас испугаться?

– Что? – я не хотел говорить об этом, но сказал: – В какой-то момент я подумал, что она решила убить этого ребенка.

– Убить его? – Она ошеломлена.

– Но ты ведь сама на всем протяжении рассказа нигде не посочувствовала ей, правда? Тебе ведь ее не жаль?

– Жаль? Нет… не жалость… но что-то другое… Я должна была подумать об этом. Я подумаю. Спасибо, Иегуда…

И, порывисто поднявшись, светясь каким-то новым светом и явно удовлетворенная итогом нашей встречи и разговором, она обнимает меня, прижимается и крепко целует.

– Я так счастлива тем, что от вас услыхала. Я так боялась.

– Ты боялась меня? Но почему, глупышка?

– Нам будет вас не хватать… очень. Цви был прав…

Я стоял, растроганно поглаживая ее по коротко остриженным волосам. Да, расставание оказывалось куда более тяжелым, чем я думал. Ты сегодня, девочка, сделала меня счастливым человеком.

– Единственный, кого все происходящее не волнует, это Аси.

– О, нет… нет. Волнует, и даже очень. Только он слишком горд, чтобы признать это.

Внезапно она теряет ко мне интерес и едва ли не бегом бросается к своей сумке, перерывает ее и лихорадочным движением достает уже знакомый маленький блокнот, делая в нем какую-то запись. Выглядит все это так непосредственно, словно она играет в какую-то игру. А я гляжу на свои запачканные слизью пальцы, на которые налипло что-то, похожее на крохотное крыло. Иду в ванную и тщательно мою руки. Еще несколько часов, и Наоми станет полновластной владелицей всей нашей квартиры. Теперь, когда она разведена, свободна и вот-вот покинет больницу, ничто не помешает ей еще раз выйти замуж. Откуда пришла мне в голову эта мысль? Почему я думаю об этом снова и снова? Я мою руки неторопливо, тщательно, глядя при этом в мутноватое зеркало: усталое лицо, седые и поредевшие волосы, глаза в красных прожилках. Достав пасту, я чищу зубы. Фантасмагория. Еще несколько часов, совсем немного. Наверное, мне стоило бы побриться, перелет будет долгим. Наверное, Конни вот так же считает часы. Утро уже ушло. Конни… Женщина не первой молодости, ожидающая ребенка. Очень скоро. От меня, который сжег за собой все мосты. Лишившийся наследства. Родина… почему ты перестала быть отчизной? Я выхожу из ванной и прохожу через прихожую, бросая взгляд через открытую дверь на Гадди, который лежит в постели с открытыми глазами со страдальческим видом. Не говоря ни слова, я целую его и возвращаюсь в свою комнату. Дина по-прежнему сидит на кровати, поджав под себя длинные свои ноги в шелковых чулках, очки ее лежат рядом, она перечитывает свой рассказ и, похоже, испытывает от этого удовольствие. Маленькое и очень милое, но уже такое амбициозное существо. Ничем не занятое, нигде не работающее. Не собирающаяся рожать детей писательница. Она полностью занята самой собой, больше ей не нужен никто. Она занята овладевшими ею фантазиями, и сама она фантастична тоже. Я иду в гостиную. Окно погружено в серую муть. Чувствую, что каждую минуту может разразиться дождь. Иду снова в ванную – на этот раз чтобы помочиться. На лицо в мутном зеркале не хочется и смотреть. А чего тебе на самом деле хочется? Пять миллионов как не бывало. Выходя из туалета, врезаюсь в огромную тушу Кедми в майке и трусах, растрепанный со сна, он, распространяя кислый запах, ухмыляется чему-то своему и закрывает за собою дверь.