Позабытые острова - [43]

Дом Гогена был построен из местного материала, но, вероятно, по его собственным чертежам — ничего подобного до тех пор не видели на Маркизских островах. По свидетельству современников, дом был двухэтажный. На верхнем этаже — спальня и большая мастерская с шестью окнами. Внизу — кухня, столовая, кладовки. Над входом Гоген повесил доску с надписью «Maison de jouir»[36]. Подле крыльца стояли полуметровой высоты скульптуры мужчины и женщины. На стенах спальни и мастерской висели картины и рисунки обнаженных фигур.

Довольный новым домом и своей независимостью, он начал писать. Местные люди, как он и надеялся, проще и непринужденнее, чем таитяне. И природа более суровая, дикая. «Я все больше радуюсь своему решению, — писал он другу, — Уверяю тебя, с точки зрения художника здесь все великолепно. Какие сюжеты! Чудо!.. Никто не может представить себе, сколь спокойно я живу тут в полном одиночестве, среди деревьев… Мне бы только два года здоровья да не слишком много денежных забот, которые меня всегда изводят…»

Увы, судьба не пожелала исполнить эту скромную мечту. В тот миг, когда Гоген нашел подходящую для себя обстановку и был в расцвете творческих сил, ему изменило здоровье. К недомоганию, связанному с ногой, и экземе прибавилось внезапное ухудшение общего состояния. Многолетние лишения и беспорядочный образ жизни, а также болезнь подорвали организм. Он страдает от сердечных приступов, портится зрение. Нога все время болит, на давая спать. Чтобы заглушить боль и забыться, Гоген прибегает к морфию и алкоголю. Недавно нашли его книги расходов; из них видно, что в одном лишь 1902 году он выпил 224 литра красного вина, 32 литра абсента, 55 литров рома, 3 бутылки виски и 96 бутылок пива. Пусть ему помогали в этом маркизские друзья, все равно цифры изрядные.

Взаимоотношения Гогена с епископом и миссионерами быстро портятся. Хотя но происхождению он католик, он ннкогда не был настоящим верующим, и ему наплевать на мнение святых отцов о его поведении. Кстати, у них есть основания прийти в ужас, так как Гоген ведет себя, мягко выражаясь, экстравагантно. Чаще всего он появляется в синей набедренной повязке, зеленой рубашке и зеленом берете. По деревне разъезжает только в коляске, с островитянами вежливо здоровается, а миссионеров, врача и жандарма точно не замечает. Особенно возмущает епископа вольное обращение Гогена с женщинами. «Здешние женщины легко доступны… достаточно одного взгляда и апельсина. Цена апельсинов один-два франка штука, можно не скупиться», — цинично замечает Гоген. И берет себе в подруги четырнадцатилетнюю Марию Розу Ваеохо, уговорив родителей забрать ее из миссионерской школы. Не только любовь побудила Ваеохо прийти к пятидесятитрехлетнему художнику; это видно хотя бы из того, что в качестве «свадебного подарка» она получила тридцать один метр ткани и швейную машину… (Вероятно, большая часть подарка досталась родителям.) Епископ разгневан, но художник глух ко всем увещеваниям. Он вырезает из дерева дьявола с лицом епископа и ставит на столб у своей калитки. Второй столб украшает скульптурным изображением юной миловидной островитянки, которая служит в доме епископа. Все многозначительно посмеиваются, глядя на эти фигуры.

Гоген быстро становится героем в глазах полинезийцев. Он не боится жандарма, отзывается о нем очень непочтительно. Островитяне не решились бы на такое… А в остальном он словно один из них. Покуда чувствует себя сносно, охотно пьет и пирует с ними. Никогда не читает им мораль и не сует нос в их дела. Ему обеспечена популярность, впрочем, дешевая, легко обретаемая, ее нельзя смешивать с подлинной дружбой и уважением.

Гоген не так одинок, как можно заключить из его писем. Кроме миссионеров, врача и жандарма в Атуане есть еще несколько белых, с которыми он общается. Большинство — офицеры в отставке, сменившие военную карьеру на коммерческую. У них тоже не раз были нелады с жандармом, так как они любят выпить и незаконно продают спиртное местным жителям. Конечно, это они подбивают Гогена изводить жандарма.

Итак, Гоген быстро становится недругом местных властей. А здоровье его продолжает ухудшаться. Боли, сердечные приступы, слабость… Он подолгу не может работать. «Вот уже два месяца меня одолевает смертельный страх, что я не прежний Гоген, — пишет он в мае 1902 года, всего через полгода после приезда в Атуану. — Последние ужасные годы и недомогание сделали меня чрезвычайно уязвимым, а в таком состоянии я не нахожу в себе энергии (и рядом нет никого, кто мог бы поддержать меня и утешить) и чувствую себя совсем одиноким».

Вернуться для лечения во Францию? Но скоро он понимает, что дело не только в болезни: истощаются жизненные силы. Может быть, все-таки поехать, чтобы добиться признания? Он более чем когда-либо уверен в себе и в своем даровании. Художник нашел свои путь и знает, что создал настоящие произведения искусства. Но он догадывается, что опередил свой век, что критики и публика еще не могут его оценить.

Лучший друг Гогена, художник Даниель де Монфрид, ясно говорит об этом в своем письме, содержащем пророческие слова: «Вы легендарный художник, там вдали, а Южных морях, вы создали поразительные, неповторимые произведения, совершенные творения большого человека, уединившегося от мира. Ваши враги (а их у вас, как и у всех, кто бросает вызов посредственности, много) молчат, не смеют с вами бороться, даже не помышляют об этом. Вы так далеко! Вам не следует возвращаться! Вы так же неприкосновенны, как умершие великие люди. Вы ужа принадлежите истории искусства!»