Поймать лисицу - [30]

Весь вечер, да и долго после него Раде не мог избавиться от этого ощущения. Забившись в дальний угол, куда не проникают отблески огня, он с любопытством смотрел на чужаков, пришедших невесть откуда, из какого-то другого мира, о существовании которого он не подозревал до сих пор. Широко раскрытыми глазами следил мальчик за ними, стараясь не пропустить ни малейшей подробности, имеющей хоть какое-нибудь значение.

Мужчина был старше женщины — видимо, ее отец или дядя, — высокий, худощавый, с какими-то странно замедленными движениями. Он курил сигареты одну за другой, прикуривая от блестящей зажигалки, которую постоянно вертел в руках, задумчиво глядя куда-то в сторону. Время от времени заговаривал с матерью, потом надолго замолкал, погруженный в свои мысли, поигрывая зажигалкой. Раде было почему-то жаль его, особенно когда мать вдруг задавала ему какой-нибудь вопрос, а он молча глядел на нее серо-зелеными, ничего не понимающими глазами. И только через какое-то время, когда смысл сказанного доходил до его сознания, он коротко отвечал, после чего снова замолкал. Потом, словно вспомнив что-то, резко переводил взгляд на молодую женщину, как бы спрашивая ее: как она? как себя чувствует?.. Ее глаза оставались все такими же — печальными, очень печальными.

Из разговоров мужчины с матерью Раде понял, что он отец молодой женщины, что у него было торговое дело в Праче, но усташи разграбили все их имущество, а сами они, в чем пришлось, вынуждены были бежать.

Услышав это, Раде почувствовал, как сердце его сжалось: "Как это — в чем пришлось?" Он понимал, что в таком легком, воздушном платье отправляться в далекий путь нельзя.

Еще больше удивился и даже испугался Раде, когда вдруг обнаружил, что их не двое — есть еще и третий. Оказалось, в течение всего этого времени — и во дворе, и дома — мальчик не замечал, что на руках у женщины — ребенок. Только сейчас, когда тот вдруг запищал, Раде понял это. Но увидеть младенца не удалось: он был тщательно завернут, из пеленок слышался только голосок, слабый, как у котенка. Это был не плач и даже не хныканье, а нечто среднее, словно несчастное дитя понимало, что плакать надо тихо: ведь у него больше нет дома, а все окружающее — такое чужое, непонятное.

Раде глядел на молодую женщину, и его неотступно преследовала мысль: "Ей будет тяжелее всех…" Что-то заставляло его так думать — безграничная печаль в ее глазах, какая-то потерянность во взгляде, которым она смотрела на новорожденного. Лишь когда младенец снова запищал, она перевела взгляд на отца, а потом посмотрела на мать Раде, как бы спрашивая разрешения… Мать сразу же поняла, подошла к ней и тихо проговорила: "Покорми его, бедненького, видишь, он проголодался…" Отец только кивнул, весь съежившись, и отвернулся. Рука его, когда он пытался зажечь сигарету, дрожала. Раде снова посмотрел на молодую женщину. Осторожно приподняв ребенка, она положила его поудобнее, высвободила, расстегнув платье, белую, как жемчуг, грудь и приложила к ней новорожденного. Младенец зачмокал. Женщина склонилась над ним, нежно улыбаясь, дитя тоже улыбнулось ей, но, выпустив грудь, стало отчаянно ее искать. "А ведь пропадет дитя! — вдруг подумал Раде. — Пропадет вместе с ними…" Глаза мальчика наполнились слезами.

Ребенок нашел грудь, успокоился. К молодой женщине подошла мать Раде, протянула ей кружку молока. Сердечно поблагодарив, та медленно пила, не сводя грустных глаз со своего сокровища, нежно прижимая его к груди, и Раде чувствовал, что нет на свете такой силы, которая смогла бы разлучить их.

О многом еще думал мальчик. О том, что, как бы ни были несчастны женщина и ее дитя, все-таки этот младенец счастлив. Раде не понимал почему, но между молодой женщиной и ее ребенком существовало согласие, такое, какого он, Раде, никогда за свою короткую жизнь не испытал в отношениях с матерью. Но, наверное, его мать — несчастная, убитая невзгодами — никогда и не могла ему этого дать…

Впечатление сохранилось надолго, мальчик думал об этом и ночью, лежа без сна, и жалел, что рядом нет Йоле, с которым можно было бы поделиться.

На следующий день они уходили. Раде потянуло за ними, и он шел по склону до самого перевала. Он готов был идти вслед за пестрым платьем молодой женщины в тот далекий, неведомый мир, куда идет она со своим младенцем.

И мальчик вдруг осознал, что в том направлении, куда пошли они, движется вся многоликая масса людей — солдаты, женщины, старики и дети, — и ему захотелось пойти с ними. Раде с трудом пересилил это желание.

Но подсмотренное согласие между матерью и ребенком оставило глубокий след в душе. Со временем переживание становилось даже острее — мальчик ощущал это как обнаженную ноющую рану, и тем сильнее, чем больше мать замыкалась, предоставляя его самому себе.

Беженцы

Все произошло внезапно, хотя этого давно ждали.

Уже в течение многих дней Йоле наблюдал, как по дороге через, деревню нескончаемым потоком бредут беженцы. Некоторые заходят к ним, чтобы попросить воды, немного отдохнуть, затем отправляются дальше, удивляясь, почему они сами остаются.

Среди односельчан, как обычно, не было единодушия. Одни доказывали, что надо немедленно уходить, другие возражали, что надо, мол, собрать последние плоды в саду, последние овощи в огороде.