Пойманные под стеклом - [35]

Я надеюсь, что Беа ускользнула от них. Все-таки я видел, как она убегала вместе с Алиной и Мод. И надеюсь, Алине тоже это удалось.

Я пытаюсь позвать Беа, но мой голос только поднимает пыль, и я начинаю кашлять. Но если я кашляю, я жив. Или?

Беа

Я не хочу любить Квинна. Почему я не могу любить кого-то, кто ответит мне взаимности? Почему моя жизнь не может быть размеренной и счастливой? Не хочу сутками тосковать по Квинну!

И сейчас, когда он исчез, скучаю еще больше так, что сжимается грудь. Так сильно, что все тело болит. Как будто оно отравлено.

Я люблю Квинна не так, как любят родителей: сладкой, но очень спокойной, не волнительной манерой. Я люблю его так, что чувствую каждый нерв в моем теле, если мы вместе.

Если он прикасается ко мне, если по недоразумению задевает мою руку, то я чувствую боль всюду: в животе, в затылке, между ног. Такую сильную, что вздрагиваю и прикусываю губы, чтобы не закричать.

Но он никогда не узнает об этом, так как я слишком труслива, чтобы рассказать ему. Я боюсь его реакции, которую он определенно сыграет, если не сможет ответить мне взаимностью.

Поэтому я лучше буду ежедневно бегать с ним рядом в надежде, что он, возможно, однажды заинтересуется мной. Это в тысячи раз лучше, чем услышать отказ.

Разочаровано я пытаюсь отбросить мысли, что он, вероятно, именно сейчас умирает.

И разочарованно я пытаюсь стереть мысль, что, если он умирает, то думает в это время об Алине, в то время как я думаю о нем.

Квинн

Как долго я уже так лежу? Трудно следить за временем, если нет ощущения пространства и вокруг полная темнота. Пф, только теперь боль начинает проявляться в спине и ногах.

Я кашляю все время пока лежу и уверен, что танк давно покинул территорию. Если Беа, Алина и Мод искали бы меня, они бы уже давно нашли меня, или?

Услышали бы они мой кашель? Вероятно, он не долетает до них, так как я покрыт десятками тысяч кирпичей и цементными плитами. Все же, как может быть так темно?

Вполне возможно, что я просто сгнию в этой куче мусора. Что ж, если обломки когда-нибудь разгребут, они найдут лишь кучу костей. Я пытаюсь кричать.

— Беа! — звучит скорее как шепот. — Беа! — пытаюсь я еще раз, но мой голос также обессилен как и остальные части моего тела. Я снова кашляю и на это раз кашель вызывает достаточно много шума, так как мои легкие, очевидно, пытаются избавиться от пыли.

Я кашляю и кашляю, переходя в паническое пыхтение. Я умру здесь. Мой кислородный баллон закончится, в любом случае так лучше, чем очень медленно умирать от голода и жажды.

— Беа! — кричу я. — Беа! — она должна была спрятаться, когда начались выстрелы. И теперь она либо погребена как и я, или ищет меня. Или же она мертва. Однако, она вряд ли уйдет, не найдя меня. Или?

— Беа? — я задыхаюсь и кашляю.

— Беа?

Беа

Снова и снова я вынуждена убеждать себя, что голоса, которые слышу, только эхо наших собственных, которые отражаются от стен в тоннеле.

То, что бормотание вокруг нас, наше собственное. И, когда слышу крики Квинна о помощи, я вынуждена напомнить себе, что мы в тридцати метрах под землей, и мы не смогли бы услышать его, даже если бы он кричал.

Но я не могу выкинуть мысль из головы, что Квинн в беде. Что, если он действительно кричит? Что, если как раз сейчас он умирает?

Я замечаю, что Алина наблюдает, как я вытираю глаза и нос о рукав. Время от времени она спрашивает меня, как дела. Иногда проводит рукой по спине и сжимает мою руку.

— С ним все будет в порядке, вот увидишь, — заверяет она через некоторое время, и хоть я и не противоречу ей, она повторяет еще раз. — С ним все будет в порядке.

Бедная Мод твердо убеждена в том, что духи мертвецов продолжают жить в туннелях. Она чувствует, как они шныряют вокруг.

— Ты серьезно? — тявкает Алина. — Может быть не стоило их убивать? — Мод с трудом бредет вдоль путей, по которым мы следуем, держась около промерзших подземных труб. На полу коричневая вода, которую мы переходим вброд.

В большинстве мест воды по щиколотку, так что несмотря на сапоги наши ноги уже скоро замерзают.

У Мод, видимо, имеется потребность в том, чтобы рассказывать нам о людях, которых она «освободила».

— Мне нужно признаться кое в чем, — говорит она, но Алина не обращает внимания.

— Эй, старуха, поэкономь свой воздух для дыхания. Никто не хочет слушать твои истории.

Алина права. И у меня нет настроения, узнавать что-то о людях, которые сами пошли на смерть.

Я не хочу знать об ее отчаянии. Мне нужна надежда. Что у нас остается еще кроме надежды?

Наконец, мы добираемся до следующей станции.

— Где мы? — спрашивает Мод.

Я освещаю фонарем вокруг, чтобы оценить обстановку. Серые стены, но еще можно рассмотреть буквы в большом красном кругу «Аллея Тоттинган».

Мод рассматривает испорченную вывеску и стонет. Наверное, тоже станция смерти. Между тем Алина ушла далеко вперед.

Она все еще идет вдоль рельс и уже почти достигла выхода из тоннеля в другом конце станции.

— Алина, — кричу я. Она поворачивает и качает головой. — Алина, подожди нас!

Мы вечность бежали по тоннелям, там невозможно понять, как долго нам понадобится идти обратно, чтобы найти Квинна.

Алина забирается на платформу и исчезает. Я поднимаю Мод и поднимаюсь сама. Мы садимся на скамейку, которая прикручена к стене, Мод снимает свой изношенный мокрый сапог.