Пойманное солнце - [37]

В Керале двадцать миллионов жителей и самая большая в Индии плотность населения: около пятисот человек на квадратный километр. Населенные пункты плотно жмутся друг к другу, прибрежная полоса длиною четыреста километров к западу от Западных Гат, ступенями спускающихся к морю, покрыта кокосовыми лесами, кофейными, чайными и каучуковыми плантациями, полями тапиоки, риса и сахарного тростника; повсюду деревья обвивает вьющийся перец. На долю Кералы приходится четверть всех доходов Индии от экспорта.

Пока я ехал по улицам Кочина к отелю, незаметно наступила темнота. Сопровождавший меня молодой библиотекарь и поэт поинтересовался, что бы я хотел увидеть. Создавалось впечатление, что он собрал бы вокруг меня всех поэтов и библиотекарей Кочина, если бы я намекнул на это хоть словом. Поэтому я сказал, что после предыдущих напряженных недель мне необходимо немного отдохнуть, тем более что на следующее утро я хочу рано вылететь в Тривандрам.

Ночь в отеле была душной. Я включил фен на потолке комнаты и почувствовал влажный воздушный поток. Под окном был виден подстриженный газон, который, как мне показалось, возвышался на ширину ладони над темной лагуной. За расставленными на нем круглыми белыми столами сидело несколько посетителей, и, когда их головы склонялись друг к другу, я слышал тихие голоса. Лупа казалась загадочным спутником среди звезд: такая близкая и все же такая далекая.

Я смотрел на бесшумно скользящих босых официантов, слышал гудок прогулочного парохода и снова видел босых официантов — их желтые тюрбаны над белым одеянием то появлялись, то исчезали, — слышался звон бокалов для виски. Удручало отсутствие ветра; я посмотрел на огоньки над водой и заметил тень корабля на другом берегу и джонку, застывшую посреди лагуны.

За лагуной простиралось море, а над морем среди множества звезд искрилась особым светом одна-единственная. Как говорит легенда, это душа Арундхати^{57}, которая указывает рыбакам правильный путь и напоминает их женам о верности и чистоте; ведь если их нарушить, богиня увлечет рыбаков на дно океана.

Я вспомнил о книгах по истории, которые читал задолго до моего путешествия, и о их таинственном очаровании; о книгах, рассказывающих о древних государствах на берегах Нила, Евфрата и Тигра, Инда и Ганга, Янцзы и Хуанхэ.

Я вспомнил о Торе евреев, Илиаде греков, эпосе о Гильгамеше шумеров, Махабхарате и Рамаяне индийцев, я видел перед собой храмы Кхаджурахо и сотни тысяч паломников, молящихся в Варанаси на Ганге.

Я вспомнил о виллах в столице Дели, где «вода журчащих изящных фонтанов отсчитывает время»; о голом мальчике, спавшем под колоннадой площади Коннаут-Плейс на куске фанеры, «маленьком боге, упавшем на землю с индийского неба»; о хижинах хариджанов^{58}, влачивших голодное существование на окраине деревни.

Я вспомнил о книге Джавахарлала Неру «Открытие Индии», в которой он писал:

«Часто, глядя на этот мир, я чувствую его загадочность, его неизведанные глубины. Мною овладевает стремление познать его, насколько это в моих силах, быть в гармонии с ним, ощутить его во всей полноте…

Индия с ее бесконечным очарованием и многообразием начинала все более овладевать моим воображением, и все же чем больше я ее наблюдал, тем яснее мне становилось, насколько трудно мне или кому бы то ни было постигнуть идеи, которые она в себе воплотила… Хотя народ наш отличался бесконечным внешним многообразием, на нем лежала печать того великого единства, которое на всем протяжении прошлых веков сплачивало нас, как бы ни складывалась наша политическая судьба и какие бы несчастья ни выпадали на нашу долю. Единство Индии уже не было для меня чисто умозрительным представлением: я ощущал его глубоко эмоционально. Это внутреннее единство было столь могучим, что никакое политическое раздробление, никакое бедствие или катастрофа не могли нарушить его.

Представлять себе Индию или любую другую страну в каком-либо антропоморфическом образе было, конечно, абсурдом, и я этого не делал. Я имел полное представление о многообразии и различиях индийской жизни, классов, каст, религий, рас и уровней культурного развития. И все же я думаю, что страна с древним культурным прошлым и единым взглядом на жизнь проникается каким-то особенным, ей одной присущим духом, который налагает отпечаток на всех ее сынов, сколь бы сильно они ни отличались друг от друга».

Ночь в Кочине. Разговоры умолкли. Я все еще сижу у окна. Темнота глубока, как сон без сновидений, и я пытаюсь проследить далекий путь индийской истории от древности до настоящего времени.

Саб чальта хей! [4]

В Кочине — ночь.

Кроме огней на другом берегу и звезды, сверкающей среди многих других звезд, только остров освещен разноцветными электрическими лампочками. Гости сидят за столами, время от времени роняя слова. Они думают о делах, не чувствуя, как в темноте растут травы и цветы. Босые официанты снуют туда и сюда и замечают, глядя на свои щиколотки, что пора подрезать траву. Рано утром, когда все спят, встают садовники. Они принадлежат к более низкой касте и получают меньше, чем официанты. Они и должны так рано вставать, чтобы успеть подрезать мокрую траву. Те же, кто убирает сорняки и уносит землю, получают еще меньше, так как их работа еще более грязная и тяжелая. Выполняют ее в большинстве случаев женщины, переносящие землю в корзинах на головах. На дорожных работах и на строительстве домов я тоже видел главным образом женщин, которые по восемь-десять часов носили на солнцепеке до полного изнеможения тяжелый цемент или строительный мусор в корзинах на головах, получая одну, самое большее две рупии в день. А их дети лежали в это время в сточной канаве на куске материн или просто на мостовой.