Пойманное солнце - [29]

Но тут я снова вспомнил о том, что еду автобусом в покинутый город. Мне показалось это бессмысленным: автобус с живыми пассажирами едет в мертвый город… Однако для размышлений оставалось совсем немного времени. Фруктовые сады по обе стороны дороги становились все скуднее. Наконец автобус затормозил на большой, пустынной площади. Несколько пассажиров вышли, я тоже вышел вместе с ними и неожиданно оказался предоставленным самому себе.

Все здесь почти так, как я себе представлял. Мостовая, по которой я медленно двигаюсь, заросла бурьяном. Я оглядываюсь — и вижу разрушенную башню, а рядом с ней — собор; они были бы на месте в Реймсе или Кракове. Однако они незыблемо стоят на пустынной площади под палящим солнцем. Не осталось и следа от переулков и улиц, которыми когда-то были окружены эти здания, нет дворцов и триумфальных арок завоевателей, не фыркают гнедые лошади, не бряцает оружие, не слышно шагов и голосов солдат.

Я нахожусь на исторической земле и должен был бы содрогнуться от благоговения, но я скорее удивлен деревенской тишиной, настолько полной, что она навевает сон. Автобус поехал дальше, в Понда. Проселочная дорога, которая разделяет площадь на две части, производит впечатление такого же запустения, как и разрушенная башня святого Августина, темным силуэтом выделяющаяся на фоне неба, или как молчаливые пальмы. Я тоскую хотя бы по небольшому ветерку, но, кажется, и ветер ушел в прошлое, как и все живое. Не слышно даже обещанных туристскими путеводителями криков совы на каменных стенах францисканского монастыря.

Деревенская старуха, которую уже не радует карнавал, идет в храм святого Иисуса, чтобы помолиться. Одна треть населения Гоа — христиане, но две трети остались индуистами, несмотря на все усилия португальских миссионеров и трибуналы инквизиции, которая была введена в Гоа в 1560 году, чтобы при помощи пыток и аутодафе распространять христианство.

Бурьян разрушил каменные плиты, вьющиеся растения обвивают руины. Я не люблю покинутых городов, в них есть что-то безутешное, кажется, что они построены только для кур, этих созданий вне времени, которые копаются в траве в самых отдаленных уголках земли, или для попугаев, кричащих где-то надо мной на деревьях. И все же этот кусочек земли с остатками прошлого и застывшим настоящим заставляет задуматься.

Задолго до того, как в страну пришел бородатый Афонсу д’Албукерки^{50}, эта береговая полоска в виде полумесяца со столицей Чандрапур на юге Гоа была известна мореплавателям от Финикии до Японии. Индийские правители Декана вели спор за эту землю, а в середине одиннадцатого века на берегу Мандави возник Гоа-велья, позднее — португальский Гоа и столица страны. Старые письмена взволнованно повествуют о красоте его садов, храмов и дворцов и сравнивают его даже с божественным раем Индры.

Гоа того времени поддерживал торговые сношения с пятнадцатью странами. Арабы ввозили из Персии и Афганистана самых дорогих племенных лошадей, а гоанские купцы расплачивались за них золотом, серебром, хлопком, бетелем, одеждой, рисом, перцем, фруктами, маслом и пряностями. Богатство Гоа влекло к себе рабских властителей, толкало их на захватнические набеги. В тринадцатом веке флот султана Гонавара разрушил столицу последнего государства индийской династии — Кадамбас.

Спустя несколько десятилетий, в начале четырнадцатого века, войска мусульман вновь вторглись в Гоа и частично заняли его. Десять лет они боролись против гоанцев, пытаясь укрепить свою власть, но были вынуждены поспешно покинуть страну. После изгнания мусульман Гоа в течение почти ста лет входил в империю Зиджаянагар, правители которой заботились о том, чтобы восстановить разрушенные иноземными войсками храмы и дворцы.

В 1498 году Мохаммед Адил-шах II направил мощные вооруженные силы через горы Декана в Гоа-велья. Одновременно флот из ста двадцати кораблей вошел в Мандави и блокировал порт столицы. В тот же год, когда португальский капитан Васко да Гама высадился на восточном побережье Индии в Калькутте, Гоа вновь лопал в руки мусульман, под господство султана Адил-шаха.

Но прошло несколько лет, и 17 февраля 1510 года, флот Афонсу дАлбукерки вошел в гавань Гоа-велья. Португальские солдаты после боев, продолжавшихся с переменным успехом в течение нескольких месяцев, изгнали войска Адил-шаха и присоединили Гоа к португальской короне.

Вокруг меня все еще царила гробовая тишина. Охваченный этой безжизненной тишиной, я думал об истории Гоа, пытаясь себе представить, как Афонсу д’Албукерки 25 ноября 1510 года, в день святой Катарины, вошел в завоеванный город на Мандави. Тогда у него еще не было коня, как позднее, когда он стал вице-королем, не было уздечки, украшенной золотом, серебром и драгоценными камнями. Он, как и его солдаты, казался немного усталым, и, как рассказывают, на том самом месте, где я сейчас стою, перед порталом собора, обнял своих спутников и встал перед ними на колени. Историки рассказывали также, что Афонсу поклялся в этот памятный день построить церковь в честь святой Катарины, которая принесла его оружию победу.