Пойма - [3]

В тот день он снял пропитанную потом шляпу, присел на корточки и нахлобучил шляпу себе на колено. Волосы у папы были тёмно-каштановые, а в лучах солнца можно было заметить в них первые проблески седины. У него было слегка удлинённое лицо и светло-зелёные глаза — добрые, но глядящие, как казалось, прямо в душу и видящие тебя насквозь.

Папа так и сяк подёргал Тоби за лапы, попытался выпрямить ему спину, но на это пёс лишь жалобно взвыл.

Немного погодя, словно бы прикинув все за и против, папа велел нам с Том взять ружьё, отнести несчастного Тоби в лес и положить конец его мукам.

— Не хотелось мне вас о таком просить, — сказал папа. — Только хошь не хошь, а придётся.

— Будет сделано, — ответил я, но слова с трудом выползали из горла, словно бы им, как и Тоби, перешибло хребет.

По нынешним временам это жестоко, но тогда в наших краях небогато было ветеринаров, да и не хватило бы у нас денег, захоти мы отдать пса на лечение. К тому же всё, что сделал бы ветеринар, мы собирались сделать и сами.

Что ещё отличало тогдашнюю жизнь от теперешней — о том, что такое смерть, узнавать приходилось довольно рано. Этого было не избежать. Мы разводили и резали кур и свиней, охотились и рыбачили, так что постоянно сталкивались со смертью. В таком разе, думается, мы уважали жизнь сильнее, чем иные уважают её теперь, и обрекать собаку на бесплодные страдания было никак нельзя.

В деле, подобном случаю с Тоби, ожидалось, что ты исполнишь всё сам, а не станешь сваливать ответственность на других. Негласно, но чётко понималось, что Тоби — это наш пёс, а значит, мы за него и в ответе. И раз уж на то пошло, то это была моя прямая ответственность, потому что я был старше.

Подумал было я обратиться к маме — она собирала в курятнике снесённые с вечера яйца, — но ведь знал, что это ничего не даст. Мама всё равно будет того же мнения.

Мы с Том немного поплакали, а потом выкатили из амбара тачку и уложили на неё Тоби. У меня уже был свой собственный двадцать второй калибр для охоты на белок, но для такого дела пошёл я в дом и вместо него взял однозарядный дробовик шестнадцатого калибра, чтобы совсем уж уменьшить страдания. Дети по тем временам росли рядом с ружьями, с малых лет учились относиться к ним с почтением и обращаться с ними надлежащим образом. Ружьё было для нас столь же обычным предметом, как мотыга, плуг или маслобойка.

Ответственность или не ответственность, но всё-таки мне едва исполнилось двенадцать, а Том — так и вовсе девять. Мысль о том, что придётся вот так запросто выстрелить Тоби в затылок и смотреть, как осколки его черепа разлетаются во все стороны, меня нисколько не радовала. Я велел Том оставаться дома, но она отказалась. Заявила, что пойдёт со мной. Знала ведь, что мне нужен кто-то, чтобы помочь собраться с духом. Так что я не особенно старался её отговаривать.

Том прихватила с собой лопату — хоронить Тоби, — закинула её на плечо, и мы покатили старого пса по дороге; он поначалу поскуливал и тому подобное, но потом затих. Лежал себе смирно в тачке, а мы толкали ее по тропинке: спина у Тоби слегка выгнулась, а голову он поднял и всё принюхивался.

Вскоре он стал принюхиваться всё старательнее, и мы поняли — почуял белку. Тоби всегда по-особому оборачивался и смотрел на нас, когда чуял белку, а потом указывал головой в том направлении, куда хотел бежать, взлаивая своим густым собачьим басом. Папа говорил, так Тоби даёт нам знать, откуда исходит запах, прежде чем мы потеряем его из виду. Ну вот, именно так он и обернулся, и я знал, что́ мне, по идее, надо с ним сделать, но решил пока сохранить голову Тоби в целости.

Мы устремились туда, куда он рвался, и довольно скоро оказались на узкой тропке, усыпанной сосновой хвоей. Тоби надрывался как бешеный. Наконец мы подкатили тележку вплотную к дереву гикори.

На ветвях у вершины резвились две крупные жирные белки — будто бы дразнили нас. Я подстрелил обеих и швырнул в тачку к Тоби, и провалиться мне на этом самом месте, если он тут же не подал знака и не залаял снова.

Непросто было толкать тачку по комковатой земле, но мы всё же толкали, совсем позабыв о том, что должны сделать с Тоби.

К тому времени, как Тоби перестал нападать на беличий след, уже почти стемнело, а мы забрались глубоко в чащу с шестью белками — неслыханный успех! — и вконец умотались.

Хоть Тоби и стал калекой, а я не видал ещё, чтобы он охотился лучше. Похоже, Тоби знал, что его ждёт, и пытался оттянуть неизбежное, загоняя добычу.

Уселись мы под большим старым амбровым деревом, а Тоби оставили в тачке вместе с белками. Солнце садилось за деревья, будто крупная, мясистая перезрелая слива, вот-вот готовая лопнуть. Вокруг нас, точно смутные человеческие фигуры, отовсюду поднимались тени. Охотничьего же фонаря у нас не было. Только луна, а она ещё не взошла как следует.

— Гарри, — сказала Том. — Как будем с Тоби?

— А ему вроде уже и нисколько не больно, — ответил я. — Вон, целых шесть белок загнал.

— Ага, — кивнула Том, — но спина-то у него ещё переломана.

— Есть такое.

— Может, спрячем его где-нибудь тут в лесу, будем каждый день к нему приходить, кормить и поить.