– Что?
– Я сказал, что горжусь тобой.
– Я тебя не понимаю. Я не понимаю людей и, наверно, никогда не пойму.
– Ну, знаешь ли, я всегда надеялся, что моя дочь будет неуступчиво и твердо отстаивать то, что считает верным. Не дрогнет и не спасует – в первую очередь передо мной.
Джин-Луиза потерла нос:
– Я тебе наговорила всякого, обозвала…
– Всякий может обзывать меня как угодно, коль скоро это неправда. А ты и обругать-то даже не умеешь. Где ты, кстати, выкопала этих кольцехвостых тварей?
– Да здесь же, в Мейкомбе.
– Боже-боже, сколько нового ты узнала…
Боже-боже, сколько я узнала… Я не хотела, чтобы мой мир был потревожен, но хотела уничтожить того, кто пытается сохранить его для меня в неприкосновенности. Я хотела растоптать всех ему подобных. Мне кажется, это как самолет – они сопротивление, мы тяга, и вместе мы поднимаем его в воздух. Слишком много таких, как мы, – самолет заваливается на нос, слишком много таких, как они, – оседает на хвост. Весь вопрос в равновесии. Я не могу одолеть его, я не могу примкнуть к нему…
– Аттикус?
– Слушаю вас, мисс.
– Мне кажется, я очень тебя люблю.
Она увидела, как обмякли плечи ее исконного врага, посмотрела, как он сдвигает шляпу на затылок.
– Поехали домой, Глазастик. День был длинный. Открой мне дверь.
Она посторонилась, давая ему пройти. Следом за ним дошла до машины и поглядела, как он с трудом втискивается на переднее сиденье. Безмолвно приветствуя его возвращение к роду человеческому, вздрогнула от внезапного постижения, как от острой боли. Кто-то прошел по моей могиле, подумалось ей, – может, Джим, посланный с каким-то идиотским заданием.
Она обошла машину, проскользнула за руль и на сей раз была осторожна и не стукнулась головой.
