Пояс Богородицы - [36]

Через две недели он добрался до большого города и крепости Речица, где не только было много войск в связи с тем, что там находился королевский замок, но также и много купцов, а потому и множество всевозможных речных лодок вплоть до огромных парусных купеческих ладей с веслами, которые готовились плыть целыми торговыми караванами вниз по Днепру к самому Киеву или еще дальше.

Здесь Ерема окончательно убедился, что судьба ему улыбается широкой улыбкой, потому что все складывалось как нельзя лучше: его сам окликнул мужчина, который оказался корабельным кормчим. Он нанимал молодых ребят поработать на веслах одной из десяти больших ладей какого-то богатого купца, который вез товар в Киев.

Кормчий обещал хорошо платить, хорошо кормить и дал задаток.

После сытного, горячего обеда, какого Ерема давно уже не ел, он натирал себе первые мозоли, гребя огромным веслом, и любовался красотами Днепра, все еще думая о том, как ему везет.

Еще больше он радовался в Киеве, где кормчий заплатил ему и тут же предложил новую работу — погрести еще немного, потому что купец решил с основной массой судов и товаров задержаться в Киеве, а две ладьи отправить еще ниже по Днепру в Канев, где были очень высокие цены на мед и пиво и очень низкие на соль.

Ерема с радостью согласился, потому что это более чем соответствовало его замыслам — именно Канев он и избрал конечной целью своего путешествия, чтобы в тех теплых краях перезимовать.

Не доплыв двух дней до Канева, кормчий решил высадиться на берег, чтобы приготовить на кострах пищу и немного отдохнуть.

Здесь он и нашел свою смерть, которая очень любит подстерегать людей в тех местах и в такое время, когда они ее совершенно не ожидают.

Татарин, весело улыбнувшись, снес ему саблей голову, снял с его шеи золотой православный крестик, за который кормчий успел схватиться рукой, но так и не успел помолиться, и опустил в кожаный мешочек на поясе.

Ерема застыл потрясенный, увидев, как вся огромная поляна заполнилась вдруг вооруженными татарскими всадниками, возгласами нападавших и страшными воплями убиваемых, он увидел, как к нему направляется очень страшный, обритый налысо татарин с окровавленным длинным полукруглым ножом и, широко осклабившись, жестом показывает, как он сейчас перережет ему горло от уха до уха.

Ерема закрыл глаза, вся его шея напряглась в ожидании смертельного прикосновения лезвия, а разум почти померк, но кто-то что-то резко закричал по-татарски, Ерему швырнули на землю, скрутили за спиной руки, и тут он потерял сознание.

Он пришел в себя от того, что на него вылили ушат теплой днепровской воды, и увидел себя лежащим на песке и скованным цепью с десятком таких, как он, молодых гребцов, и, плеть, громко щелкнув, больно ударила его по обнаженной спине.

Пленников согнали на захваченную купеческую ладью и быстро, ловко приковали к веслам, а тем временем перегрузили на нее товары с другой ладьи, которая теперь пылала, как факел.

Ерема успел еще увидеть целую вереницу молоденьких, рыдающих девушек, которых кнутами загнали на борт ладьи, место убитого кормчего занял татарин, и ладья, отчалив, поплыла, как ни странно, дальше в Канев, а обернувшийся назад Ерема вдруг увидел в просвете между деревьями огромное поле, все заполненное до горизонта татарской конницей, двигающейся в сторону Киева.

И тут Ерема понял, что у его гениального плана есть один маленький, но очень существенный недостаток.

Человек предполагает, а Господь располагает…

Откуда же было знать бедному Ереме, что Канев уже захвачен и разграблен, что тысячи мужчин уже убиты, а тысячи девушек угнаны в неволю!

Откуда же ему было знать, что у сильных мира сего есть свои тайны, свои планы, свои войны и свои договоры, о которых маленькие люди узнают чаще всего лишь тогда, когда их начинают резать или гнать в рабство.

Ну откуда же мог знать Ерема, что, выполняя свой дружеский и союзнический долг по отношению к великому московскому князю Ивану Васильевичу, двадцатитысячная армия крымского хана Менгли-Гирея внезапно напала с юга на Днепровское низовье Великого Литовского княжества.

Теперь она неумолимо ползет все дальше и дальше, угрожая захватить сам Киев — мать городов русских, разграбить церкви, монастыри, имения и усадьбы, убить как можно больше мужчин, захватить как можно больше женщин и всяческих ценностей, которыми так богата киевская земля.

И все это для того, чтобы нарушить предполагаемые планы короля польского и великого князя литовского Казимира, внести в них смятение, заставить отвлечь войска сюда и не позволить ему оказать военную поддержку своему союзнику — хану Золотой Орды Ахмату, который со стотысячной армией двигается сейчас к рубежам Великого Московского княжества…

…Тем временем хан Ахмат двигался медленно и неторопливо, поскольку сейчас лишь кончался август, а он планировал подойти к берегам Оки к концу сентября, дав своему союзнику, королю Казимиру, достаточно времени для набора войска и продвижения его навстречу Ахмату с целью последующего соединения обеих армий где-нибудь на южных границах Московского княжества в октябре.

А затем в ноябре, когда реки станут, они нанесут этому обнаглевшему московскому Ивану удар, от которого он уже никогда не оправится, сполна заплатив великой Золотой Орде все, что задолжал в последние годы…