Повстанцы - [17]

— Бог в помощь! — приветствовал соседа Пятрас.

— Спасибо, спасибо, — ответил тот и щелкнул кнутом.

— Что, дядя, не с вечера ли ты своих бычков пригнал?

— Да ты и сам, как я посмотрю, не из поздних, — самодовольно отозвался Даубарас и, почмокав губами, зычно крикнул: "Право, чубарый!" — так что даже эхо отозвалось из кустарников, возле луга.

Пятрас направил волов на свою полоску, быстро прицепил соху, вонзил сошник и, пуская солового по вчерашней борозде, осторожно понукал:

— Черный, соловый, лево, бычки!

Волы были привычные и за зиму не забыли пахотного ремесла. Понурив голову, ровным шагом шли вперед, словно не чувствуя ни тяжелого ярма, ни взрезавшей пашню сохи, ни налегавшего на нее пахаря.

А Даубарас, проведя новую борозду, прикрикнул:

— Чубарый, ослабь! Сивко, заходи!

И чубарый, поворачивая назад, затоптался на место, а сивый, крупными шагами обойдя черного, стал рядом, чтобы снова дружно вести борозду. Ни узды, ни какого-нибудь другого средства, чтобы понукать, им не требовалось.

В это время на пригорке появилась новая пара волов, за ней — еще одна. Вышли пахать Норейка и Григалюнас. Вскоре пригнали волов Сташис, Якайтис и Бразис. Солнце уже поднялось сажени на две, когда подоспел с запряжкой запоздавший Казис Янкаускас. Все над ним подшучивали и дразнили — проспал-де начало пахоты, теперь придется целый год во всех работах в хвосте волочиться. Казис, хоть парень не промах и за словом в карман не полезет, на этот раз сконфуженно отмалчивался, только поспешно ладил соху.

Вот наконец с горки ползет Ионас Кедулис с волами бурым и чалым. У Пятраса от сердца отлегло: слава богу, не последний! Еще остаются Бержинис, Вашкялис и кое-кто с другого конца села, если только те вообще сегодня покажутся. Ионас явился — стало быть, Катрите обед принесет. Пятрас, довольный, стрельнул кнутом и подналег на соху.

Теперь уже все кругом гудело от выкриков, пощелкиваний и понуканий. Постепенно пахари словно вперегонки стали кричать: "Соловый, черный, чубарый, бурый, чалый, буланый — право! лево!.. Эй!.. Ослабь!.. Заходи! Борозду, борозду! Прямей!.."

Волы, умные животные, зная голос хозяина, понимали, что от них требуется. Повинуясь, где нужно, и не обращая внимания на зряшные окрики и взмахи кнута, они ровным шагом терпеливо тащили свое ярмо и соху, разворачивая борозду за бороздой во влажной земле.

Все поле села Шиленай теперь пестрело покрикивающими пахарями и волами разных мастей. Издали казалось, будто огромные жуки, ожив под весенним солнцем, ползут и копаются в согревшейся пашне. Стаи грачей и ворон, поживившись вывороченными из земли червями, копошились, гомонили и затевали драки на влажных, пашнях.

Пахари и волы работали без передышки, разве что у кого-нибудь испортится соха или соскочит сошник. Все это исправляли на ходу, чтобы не отставать от соседей. Ведь пашут не на помещика, а на себя. Для поместья можно и так, и сяк, и еще кое-как, ежели только не стоит над душой управитель или приказчик. А здесь, на своих полосках, всякий хочет себя показать.

Солнце дошло уже почти до середины неба, лбы покрылись испариной, и не у одного уже в животе урчало, и не один все чаще поглядывал на пригорок — нет ли там бабы или ребенка с деревянными судками. Внезапно Даубарасовы волы, проведя борозду до лужка, остановились. Понапрасну надрывался старик: "Чубарый, ослабь, сивый, сивый, заходи!" Чубарый и Сивко, понурив головы, пыхтели и не трогались с места.

— Ну что же, обед так обед, — согласился старик, откидывая кнут. Он знал: ежели Чубарый и Сивко решили, что пришло время обеденного отдыха, то уж их никакой силой дальше не сдвинешь.

Проведя до конца борозду, остановились и черный с соловым у Пятраса Бальсиса. Их примеру последовали другие, и вскоре полуденная тишина воцарилась на шиленских полях. Только вороны, грачи и сороки горланили как ни в чем не бывало, да жаворонки заливались в вышине, и какие-то пташки щебетали в кустах у полей — на них только еще раскрывались набухшие почки.

Тем временем на дороге, на холмике, загомонили и показались женщины и ребятишки. Одни несли в руках судки, другие тащили на плечах плетенки с кормом для волов. Кто помоложе, пошел навстречу домочадцам, а старшие выжидали, пока им принесут и развяжут миску с едой, положат перед ними хлеб. Убогая, никудышная пища у крепостного, да вдобавок в постный день — пятницу. Гороховая похлебка, заправленная постным маслом, — не всем доступное яство. Многие довольствовались пареной свеклой, незабеленной картофельной похлебкой, тюрей да хлебом с солью и луком. Мешанка из овсяной соломы для волов была едой полакомее, чем для крепостного постная пища. Но все смачно уписывали принесенную снедь, и не думая о куске пожирнее. Ели молча, каждый свое, поставив на колени миску или горшок.

Пятрасу обед принесла Онуте, а мешанку для волов — Микутие. Мальчуган теперь лазил по кустам, искал ракиту и ольху для дудок и свистелок.

Пообедав, пахари подошли друг к другу: старики покурить трубку, молодые позубоскалить, померяться силами. Казис Янкаускас недавно получил от корчмаря коробок с фосфорными спичками, чем теперь всячески похвалялся. Не все еще видали новинку. Даубарас уже некоторое время бил огнивом по кремню, но никак не удавалось зажечь трут.