Повстанческая армия имени Чака Берри - [52]

Именно об этом мы тогда беседовали с Бутусовым и Шахриным, прогуливаясь по центральным улицам Свердловска.

И Слава Бутусов — несомненный лидер свердловского рока: спокойный и сумрачный, втолковывал мне, что напрасно, ох, напрасно, лезем мы со своей «Инструкцией» и своим панк-роком в город Свердловск, где рок готов занять уже свое положено ему место в культурном истэблишменте.

— Двигайте, ребята на восток, — увещевал он меня, — именно там отечественный рок-н-ролл являет собой панк-рок, один лишь панк-рок и ничего кроме панк-рока. Это было, разумеется, не совсем так. Но ему почему-то хотелось, чтобы это было именно так. Не без умысла, я думаю. Чтобы мы ему не мешали делать у себя, в Свердловске, заведомо коммерческий, и заранее «обречённый на успех», проект.

И таллиннскому рок-журналисту Николаю Мейнерту, почему-то хотелось того же. И хотелось Борису Гребенщикову, уставшему «быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране». И даже Саше Старцеву с Джорджем Гуницким «всесибирская панк-революция» почему-то снилась по ночам. А после второй бутылочки сухонького, возникало желание броситься по следам Ермака и Семена Дежнева. Ну, еще бы! Где же, как не в глубине сибирских руд, должно прорасти семя концептуального бунта и революционного освобождения от мрачных оков русского, унылого, векового рабства?! В Сибири, именно в Сибири! Там где дух декабризма, помноженный на поколения ссыльных разбойников и наполненный новыми идеями Маркузе, Э. Фромма и Тоффлера, должен бы по идее, породить новую генерацию бунтарей, безумцев и рок-революционеров. Ибо есть такое мнение: «мол, почему так серо, уныло и неинтересно протекает жизнь большинства людей?» Да потому, что «настоящих буйных мало, вот и нет вожаков»…

Но стоит только где-нибудь этим буйным появиться и народ тут же просыпается и кричит:

— Оппа! Хотим, хотим, жить безумно и весело! Давай ребята, заводи шарманку!

Одна беда. От безумного веселья народ также быстро устает, как и от серой унылой жизни. И тогда, глядь, а никакого народа-то и нет. Народ быстренько рассосался по своим привычным норам, а вместо него стоят и плотоядно улыбаются товарищи-менты и «товарищи в штатском» и говорят:

— Ага, а вы значит, организаторы всех этих безобразий? Ну, пойдемте, у нас для вас есть очень хорошее успокоительное!..

Вот, видимо, по этому поводу и написал тогда Мирослав Немиров свое программное, русофобское стихотворение «Русская любовь». И в этом стихотворении не постеснялся написать такие строчки:

«… я ненавижу эту страну

и этот народ,

который даже любовь способен

сделать тюрьмой…»

(из стихотворения М. Немирова)

Не понимал я этой его «русофобии». «Ну ладно», — думал я, — «бюрократия, менты, КГБэшники, партноменклатура, спецмагазины и тому подобные „перегибы на местах“». Ну, это понятно. Но народ-то тут причем? И страну свою, я например, очень даже люблю. Откуда теперь такая глобальная ненависть и неприятие именно этих вот, исконно русских свойств, именуемых «вековым рабством», «забитостью», «унылой покорностью», и проистекающей отсюда готовностью вечно терпеть, то мироедов-бояр, то, потом, чиновников царских, теперь вот — партийную бюрократию «в законе»? И у Летова, ведь, то же самое:

«… мы астеничны и бесконечны,

ведь все, что мы любим, это наш всевечный

„хороший царь“ и знакомая вонь…»

(из песни группы Гражданская Оборона)

О ком это? А? Да помилуйте, товарищи Немировы, Летовы, маркузеанцы и бакунинцы! А вековые традиции русского бунта, сколь же бессмысленного, столь и беспощадного?! Вы, стало быть, в борьбе с советским тоталитаризмом готовы этого зверя разбудить? А куда нам всем потом бежать прикажете? Вслед за братом Ника Рок-н-рола, в Непал, в Гималаи?

Так вот, кумекал я, сидя у себя на кухне, на улице Рижской, дом № 58, и становилось мне как-то не по себе. И я сел сочинять пригласительное письмо к ребятам из тюменского КГБ от имени тюменского рок-клуба и на официальном бланке МЖК, при котором этот рок-клуб теперь числился, стараниями сверх-коммуникабельной Гузели Салаватовой. В письме этом я очень вежливо приглашал сотрудников тюменского УКГБ посетить культурное мероприятие, намечавшееся в Доме Культуры «Нефтяников» и получившее название «Тюменский фестиваль леворадикальной музыки». Бумагу эту я запечатал в конверт, а конверт отнес на улицу Водопроводную и вручил дежурному офицеру КГБ.

Часть 2

Реакция тюменского «Комитета» была незамедлительной. Буквально через пару дней мне позвонил уже знакомый читателям, следователь «Комитета», Александр Мартышкин и уже, по-свойски, попросил забежать к ним в «контору». Ну, так, на пару слов. Я шел туда уже совершенно спокойно, ничего не опасаясь. Мартышкин меня встретил, проводил в кабинет, и… стал меня довольно откровенно вербовать.

Начал он, правда, издалека. Сначала он показал мне некую листовку, которую их сотрудники сняли, оказывается (ну буквально вчера!) с забора. Листовка имела явно самиздатовский формат, и была приурочена к предстоящему фестивалю. Не могу, к сожалению, ее процитировать точно, никто мне ее, ясное дело, дарить не собирался, но основные ее положения сохранились в моей памяти. Листовочка, сама по себе являла собой перл. Таких образчиков «черного пиара» мне с тех пор видеть не приходилось. Даже сегодня, в разгар междупартийных политических баталий, до такого никто так и не додумался. В ней сообщалось, что, де, «мы — панки и леворадикалы», ратуем за свержение коммунизма, легализацию проституции, реабилитацию имени Сталина, фашизм, и одновременно, пацифизм! Да, да, именно за все это вместе, и одновременно! Каким образом можно требовать легальную проституцию, под флагом борьбы за «сталинизм», это я предоставил решить самому Мартышкину.