Повседневная жизнь Версаля при королях - [46]

Король безумно, болезненно страшился смерти; по правде говоря, то было единственное, что его занимало. Скорее всего, его любовные авантюры были не чем иным, как только средством рассеять это наваждение.

Ничто, кроме ближайшего удовольствия, его не интересовало, да и ему он отдавался с жаром, умеренным скукой. Не способный к длительному усилию, он никогда не занимался государственными делами. При появлении нового министра он говорил: «Этот, как и все, расхвалил свои таланты и наобещал пропасть лучезарных перспектив, которые никогда не сбудутся. Он совсем не знает страны, и ему еще предстоит понять, что это значит…» И вновь король замыкался в скорлупу своей разочарованной лени. Он ничуть не верил в достоинства своих генералов и считал их успехи чистой случайностью. Он никогда не испытывал ни малейшего энтузиазма, ни малейшего доверия и еще меньше веселости. Горестную новость он встречал взрывом смеха и умолял никогда не рассказывать ему смешных анекдотов. Окруженный толпой бесчисленных придворных, он вел одинокую, вялую, бездеятельную жизнь, жизнь, лишенную смысла, — ведь не считать же делом галантные похождения, которые столь же быстро кончались, как и начинались, и легкость которых уменьшала их цену.

Умел ли он вообще любить? Ведь тут необходимы иллюзии, а их у него не было вовсе. Он просто был рабом безделья и привычки — не более того, и маркиза де Помпадур прекрасно это осознавала. Маршальша Мирпуа говаривала ей: «Король любит всего-навсего лестницу вашего дома, он привык спускаться и подниматься по ней. Но когда найдется другая женщина, с которой он сможет говорить об охоте и прочих своих делах, ему через три дня будет так же хорошо с нею».

Бедная маркиза испробовала все средства, силясь удержать столь трудно развлекаемого возлюбленного. Страдая слабостью и бессонницей из-за вечных тревог и мук уязвленного самолюбия, она поддерживала себя шоколадом с тройной порцией ванили, трюфелями, супами с сельдереем и возбуждающими средствами. Она мало двигалась, вынужденная всегда быть дома, чтобы принять своего друга, если тому вдруг вздумается зайти. Он приходил, говорил об охоте, о ловчих, о собаках, рассказывал по четыре-пять раз одну и ту же историю, которую маркиза должна была выслушивать с живейшим удовольствием. Она никогда не выказывала скуки и иногда сама побуждала повторять их вновь. «Моя жизнь, — говорила она, — это постоянная борьба с собой, как у всякого истинного христианина».

Маркиза мучилась сильнейшими сердцебиениями, врач заставлял ее расхаживать по комнате с тяжелым грузом в руках. Она отчаянно кашляла и сплевывала кровью. В такие минуты она вспоминала предсказание одной колдуньи, которую тайком навестила: смерть маркизы не будет внезапной, однако произнести название болезни гадалка не согласилась. «У меня будет время познать самое себя, — стонала мадам де Помпадур, — колдунья мне это обещала. Я ей верю, потому что действительно умру не от болезни, а от горя».

И тут, испытывая потребность развлечься, внезапно являлся король. И снова надо было казаться веселой, беспечной, беззаботной, снова выслушивать знакомую чепуху, снова играть комедию, снова разучивать оперные арии и балетные па, снова подавлять кашель и тайком стирать кровавую слюну… И вот уже не имея сил притворяться, но упорствуя в стремлении удержать вечно алчущего новизны любовника, она придумала учредить тот домик в Оленьем парке,[112] где находили приют ее мимолетные соперницы, она сама выбирала их и поэтому не опасалась.

Те из современников, кто, подобно Кене,[113] смотрел на текущую жизнь философски и был способен сделать соответствующие умозаключения, предвидели: «Только великое потрясение может исцелить эту страну. Но горе тому, кого оно настигнет, — у французского народа рука тяжелая».

Мы подробно осведомлены об изнанке жизни маркизы де Помпадур благодаря запискам ее горничной. Ею была некая дю Осет, жена или вдова мелкого нормандского дворянина. Около 1750 года она поступила в услужение к маркизе, которую полюбила за тайные мучения. День за днем без всякого плана, без дат записывала она все, что ей случалось видеть и слышать. Впервые опубликованный в эпоху Реставрации и ставший теперь редкостью этот дневник содержит крайне любопытные сведения о жизни двора и секретах «Оленьего парка».

Скорее всего, мадам дю Осет была честнейшей женщиной, но среда, в которой она вращалась, и странные поручения, которые она выполняла, незаметно превратили ее в совершенно безнравственное существо. Спокойно и просто рассказывает она весьма специфические и — увы! — достоверные истории, в правдивости которых не приходится сомневаться. Именно из ее дневника черпаем мы то немногое, что известно об «Оленьем парке». Причем сама безмятежность интонации уже делает текст горничной выразительным.

Живя на антресолях возле комнаты госпожи, в помещении, откуда было «слышно все», она так привыкла видеть череду посещавших маркизу министров, маршалов, важных дам, придворных, посланников, аббатов и финансистов, что находила это естественным. Ей казалось естественным, что именно здесь обсуждают государственные дела, что отсюда управляют армиями, что именно тут создают и низвергают министров, критикуют парламент и насмехаются над религией. Наблюдая мир из своего уголка, она составила весьма нелестное представление о человечестве. «Все продажны, — говорила она маркизе, — абсолютно все, от мала до велика». «Я еще многое могла бы тебе порассказать, — подливала масла в огонь маркиза, — но вижу, твоя комнатка уже достаточно тебя просветила».