Повседневная жизнь в Северной Корее - [44]

Чхонджин, один из самых загрязненных городов Северной Кореи, теперь приобрел некую новую красоту, холодную и молчаливую. Осенью и зимой, в сухой сезон, небо было ярко-голубым. Со сталелитейных заводов больше не поднимались едкие серные испарения, и люди вновь стали различать запах моря. По бетонным стенам взбирались цветущие вьюнки. Не стало даже мусора. Вообще-то Северная Корея никогда не отличалась особой замусоренностью, потому что сорить было просто нечем, но, когда экономическая активность угасла, неприглядные следы цивилизации исчезли вовсе. Ветер не гнал по асфальту целлофановые пакеты и конфетные фантики, на поверхности воды в порту не плавали жестяные банки. Если кто-то бросал на тротуар окурок, какой-нибудь прохожий обязательно подбирал его, чтобы ссыпать оставшиеся крохи табака в газетную самокрутку.

Глава 8 Аккордеон и классная доска

Урок игры на аккордеоне. Пхеньян, 2005 год

Из-за смерти Ким Ир Сена последний экзамен (по музыке), который должна была сдать Ми Ран, отложили, так что она смогла получить диплом лишь осенью 1994 года. Для начала педагогической карьеры время было не самым подходящим — как, впрочем, и для всего остального. Ми Ран хотела скорее вернуться домой, к родителям, потому что в Чхонджине стало совершенно невозможно купить продуктов. Она попросила направить ее на работу куда-нибудь поближе к родному поселку, и, к счастью, ей удалось получить место воспитателя в детском саду недалеко от шахты, на которой работал ее отец. Молочно-кофейные холмы, где располагались месторождения, находились в 3 км пути по чхонджинскому шоссе от Кенсона. Родители Ми Ран очень обрадовались ее возвращению домой: теперь они могли следить за тем, чтобы она хорошо питалась. Для взрослых корейцев, не имеющих собственной семьи, особенно для незамужних женщин, вполне типично жить с родителями. Теперь Ми Ран могла помогать матери по хозяйству и составляла компанию отцу, который в те дни редко выходил на работу. Две комнаты их квартирки показались Ми Ран опустевшими, потому что старшие сестры вышли замуж, а брат учился в педагогическом колледже.

До детского сада было около 45 минут ходьбы. Он был почти точной копией того садика в Чхонджине, где Ми Ран проходила практику. Одноэтажное бетонное здание выглядело бы мрачно, если бы не окружавший его забор, разрисованный яркими подсолнухами. Над входной аркой висел транспарант с надписью «Мы живем счастливо». От прежних времен в дворике осталось кое-что из игровых снарядов: качели с поломанными деревянными сиденьями, горка и лесенка-«рукоход». Помещения для занятий были стандартными: обязательные портреты Ким Ир Сена и Ким Чен Ира над классной доской, низкие двухместные парты, сделанные из старых деревяшек на металлическом каркасе, под окнами — сложенные стопками матрасы для дневного сна. В большом книжном шкафу, расположившемся у противоположной стены, стояло всего лишь несколько книг, да и те уже стали неудобочитаемыми (это были очень старые посеревшие фотокопии, в которых буквы и фон почти слились). Книг и бумаги не хватало по всей стране, и матерям, если они хотели сами заниматься с детьми дома, приходилось переписывать учебники от руки.

Разница между городским и поселковым детскими садами становилась заметна при взгляде на самих воспитанников. Было очевидно, что за городом люди живут еще беднее, чем в Чхонджине. Детсадовцам не полагалось носить форму, и они щеголяли кто в чем, — чаще всего в видавших виды нарядах, надетых во много слоев, поскольку помещения практически не отапливались. Ми Ран была поражена тем, в каких обносках ходят некоторые дети. Помогая им раздеваться, она одну за другой разматывала тряпки, пока не добиралась до спрятанного под ними худенького тельца. Когда она брала кого-нибудь из малышей за руку, детские пальчики сжимались в кулачок размером не больше грецкого ореха. Ее подопечным было по 5–6 лет, но выглядели они года на 3–4. В Чхонджине Ми Ран занималась с детьми заводских рабочих и чиновников, а в этот детский сад ходили дети шахтеров. Оказалось, что в городе ситуация с питанием была все же лучше, чем здесь. Раньше шахтеры за тяжелый физический труд получали увеличенный паек — 900 г ежедневно вместо обычных 700 г. Сейчас, когда ни каолиновые, ни угольные шахты большую часть года не работали, шахтерскую продовольственную норму урезали. Ми Ран подозревала, что некоторые дети ходят в сад в первую очередь ради бесплатных обедов в столовой — жидкого супа, в котором, кроме соли и сушеной зелени, ничего не было, такого же, каким она сама питалась в студенческом общежитии.

И все же Ми Ран взялась за работу с энтузиазмом. Стать педагогом, попасть в число образованных и уважаемых членов общества было огромным достижением для девочки из шахтерской семьи, тем более с таким плохим сонбуном. Каждое утро она просыпалась очень рано: ей не терпелось надеть хрустящую белую блузку, которую на ночь она клала под матрас, чтобы разгладить, и отправиться в детский сад.

Занятия там начинались в 8 часов. Ми Ран старалась улыбаться как можно жизнерадостнее, встречая детей в классной комнате. Дождавшись, пока все рассядутся по своим местам, она доставала аккордеон. На нем должен был уметь играть каждый учитель (именно этот экзамен Ми Ран сдавала последним перед получением диплома). Аккордеон часто называли «народным инструментом», поскольку его можно было брать с собой, отправляясь на стройку или в поле: считалось, будто ничто так не вдохновляет людей на тяжелый «добровольный» труд, как бравурные марши. В школах учителя пели с детьми «Мы ничему не завидуем» — песню, которую каждый корейский ребенок знает так же хорошо, как английский — «Ты мигай, звезда ночная!»