Повседневная жизнь в Северной Корее - [43]
Часто бывало, что ребенок, поступивший в больницу с нетяжелой простудой, кашлем или поносом, неожиданно умирал. Сопротивляемость организма болезням снижалась из-за плохого питания. Даже если в больнице имелись антибиотики, они не всегда помогали — слишком сильным было истощение. Хуже всех приходилось грудным младенцам. У их матерей, которые сами недоедали, пропадало молоко. Достать его было очень трудно, а никаких искусственных смесей не существовало. В старину матери, у которых возникали проблемы с грудным вскармливанием, давали младенцам рисовый отвар, но сейчас и рис оказался для большинства семей слишком большой роскошью.
Некоторые маленькие пациенты не могли пожаловаться ни на что конкретное, ощущая лишь общее недомогание. Обычно их кожа была чрезмерно бледной, даже синюшной, сухой и потерявшей упругость. У некоторых наблюдалось вздутие живота, но у многих не было вообще никаких ясно различимых симптомов. «Не пойму, что с ним. Он плачет и плачет, а я все никак его не успокою», — рассказывали доктору Ким женщины. Чи Ын сочувственно кивала: она знала, в чем дело, но не могла подобрать слов. Как сказать матери, что ребенка надо лучше кормить, когда еду взять неоткуда?
Доктор Ким выписывала пациенту направление на госпитализацию, зная, что вряд ли сможет его вылечить. В больнице тоже не было никаких продуктов. Когда Чи Ын совершала обход палат, дети провожали ее глазами. Ей казалось, будто она даже спиной чувствует их взгляды, в которых надежда на облегчение страданий быстро сменяется пониманием того, что врачи бессильны что-либо сделать. «Они смотрели на меня с укором, — спустя годы рассказывала мне доктор Ким. — Даже четырехлетние малыши понимали: они умирают, а я не делаю ничего, чтобы помочь им. Я только и могла, что плакать вместе с матерью над телом, когда все было кончено».
Доктор Ким работала врачом относительно недолго и еще не научилась отгораживаться от чужих страданий непробиваемой стеной. Чи Ын разделяла со своими маленькими пациентами их боль. Когда я через много лет после этих событий задала ей вопрос, помнит ли она кого-нибудь из детишек, умерших в ее отделении, она отрезала: «Я помню всех».
С годами дела в больнице шли все хуже и хуже. Перестало функционировать отопление, потому что закончился уголь. Часто отключали водоснабжение, стало невозможно нормально мыть полы. Даже днем в здании было так сумрачно, что писать свои отчеты врачи могли, лишь стоя у окна. Пациентам приходилось самим обеспечивать себя едой и одеялами. Бинтов не хватало, и на повязки шли разорванные простыни. В больнице пока еще могли готовить растворы для внутривенного вливания, но емкостей для них не было. Пациенты приносили их с собой, и нередко это оказывались бутылки из-под самого популярного в Чхонджине пива «Раквон», что означает «рай». «Если больной приходил с одной бутылкой, ему назначалась одна капельница. Если с двумя, то две, — рассказывала доктор Ким. — Мне стыдно об этом говорить, но все было именно так».
Постепенно в больнице не осталось пациентов. Люди перестали приводить сюда своих родных и близких. К чему зря беспокоиться?
По большому счету, смерть Ким Ир Сена не принесла стране никаких перемен. На протяжении последних десяти лет жизни он постепенно передавал свои полномочия сыну, Ким Чен Иру. Крах экономики был предрешен уже давно: система не могла до бесконечности сопротивляться собственной неэффективности. Великий Вождь корейского народа умер как раз вовремя, так что страшные события последующих лет не бросили тени на его наследие. Проживи Ким Ир Сен чуть дольше, сегодня северокорейцы уже не могли бы с ностальгией вспоминать его эпоху как время относительного благополучия. Его кончина совпала с последними конвульсиями коммунистической мечты.
К 1995 году экономика КНДР была таким же хладным трупом, как и останки Великого Вождя. Доход на душу населения упал с $2460 (показатель 1991 года) до $719. Товарный экспорт снизился с $2 млрд до $800 млн. Экономика погибала, почти как живое существо, медленно угасая и затихая.
Заводские здания Чхонджина, тянущиеся вдоль морского побережья, стали похожи на сплошную стену ржавчины, над которой, словно прутья гигантской тюремной решетки, высился частокол труб. Трубы красноречиво свидетельствовали о состоянии промышленности: сейчас лишь над некоторыми из них время от времени можно было увидеть дым. Считая отдельные клубы, вылетавшие из печей, — один, два, максимум три, — можно было видеть, как постепенно угасает сердцебиение города. Створки заводских ворот были накрепко скручены цепями с замками — до тех пор пока их не прихватывали с собой те же самые воры, что разбирали и растаскивали оборудование из цехов.
К северу от промышленной зоны морские волны тихо плескались о пирс опустевшего порта. Сюда больше не приходили за сталью грузовые теплоходы из Японии и СССР. Осталась лишь ржавая флотилия местных рыболовных суденышек. На утесе, возвышавшемся над портом, по-прежнему виднелись огромные буквы, гласившие: «КИМ ЧЕН ИР — СОЛНЦЕ XXI ВЕКА!» — но и они уже начали блекнуть, сливаясь с ландшафтом. Надписи на пропагандистских плакатах вдоль дороги, которых никто не обновлял уже много лет, превратились из красных в тускло-розовые.
В данной работе рассматривается проблема роли ислама в зонах конфликтов (так называемых «горячих точках») тех регионов СНГ, где компактно проживают мусульмане. Подобную тему нельзя не считать актуальной, так как на территории СНГ большинство региональных войн произошло, именно, в мусульманских районах. Делается попытка осмысления ситуации в зонах конфликтов на территории СНГ (в том числе и потенциальных), где ислам являлся важной составляющей идеологии одной из противоборствующих сторон.
Меньше чем через десять лет наша планета изменится до не узнаваемости. Пенсионеры, накопившие солидный капитал, и средний класс из Индии и Китая будут определять развитие мирового потребительского рынка, в Африке произойдет промышленная революция, в списках богатейших людей женщины обойдут мужчин, на заводах роботов будет больше, чем рабочих, а главными проблемами человечества станут изменение климата и доступ к чистой воде. Профессор Школы бизнеса Уортона Мауро Гильен, признанный эксперт в области тенденций мирового рынка, считает, что единственный способ понять глобальные преобразования – это мыслить нестандартно.
Годы Первой мировой войны стали временем глобальных перемен: изменились не только политический и социальный уклад многих стран, но и общественное сознание, восприятие исторического времени, характерные для XIX века. Война в значительной мере стала кульминацией кризиса, вызванного столкновением традиционной культуры и нарождающейся культуры модерна. В своей фундаментальной монографии историк В. Аксенов показывает, как этот кризис проявился на уровне массовых настроений в России. Автор анализирует патриотические идеи, массовые акции, визуальные образы, религиозную и политическую символику, крестьянский дискурс, письменную городскую культуру, фобии, слухи и связанные с ними эмоции.
Водка — один из неофициальных символов России, напиток, без которого нас невозможно представить и еще сложнее понять. А еще это многомиллиардный и невероятно рентабельный бизнес. Где деньги — там кровь, власть, головокружительные взлеты и падения и, конечно же, тишина. Эта книга нарушает молчание вокруг сверхприбыльных активов и знакомых каждому торговых марок. Журналист Денис Пузырев проследил социальную, экономическую и политическую историю водки после распада СССР. Почему самая известная в мире водка — «Столичная» — уже не русская? Что стало с Владимиром Довганем? Как связаны Владислав Сурков, первый Майдан и «Путинка»? Удалось ли перекрыть поставки контрафактной водки при Путине? Как его ближайший друг подмял под себя рынок? Сколько людей полегло в битвах за спиртзаводы? «Новейшая история России в 14 бутылках водки» открывает глаза на события последних тридцати лет с неожиданной и будоражащей перспективы.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.