Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - [84]

Так блуждает и петляет мысль автора, неспособная принудить себя твердо придерживаться своего пути, затрагивающая всё и притом изначально проникнутая непочтением ко всему, что установлено и принято.

Однако уродливо-бесформенное произведение Жана де Мёна, которое непонятно, как и называть: романом или энциклопедией, трактатом или памфлетом — читают с величайшим удовольствием. Почему? Дело в том, что, пусть с точки зрения искусства это не более чем бессвязный набор фраз и «литературная смесь», тем не менее это порождение живого и острого ума, удивляющего не только выразительностью речи — энергичной до резкости, неудержимо грохочущей по каменистому грунту формулировок, твердых как каменные глыбы, — но и, если учесть эпоху, неожиданной смелостью мыслей. Прежде всего, несмотря на бессвязность сюжета, на весь неорганичный облик романа, в этом хаосе виден бесспорно цельный подход. Ничто так мало не напоминает некой системы и вместе с тем ничто так крепко не увязано. Этот человек, говорящий о чем угодно в связи с чем угодно, опьяненный эрудицией или охваченный сатирическим жаром, как будто и сам не очень-то знает, куда клонит; но, отходя от плана, следовать которому, казалось бы, требует его сюжет, он никогда не отклоняется от общего замысла; все его мысли, в каком бы беспорядке они ни излагались, имеют одну направленность — все они несут печать одного и того же учения. Как бы ни группировались отдельные элементы романа, это учение воссоздается вновь и вновь как безупречно связная цельность, соединяющая в один узел принципы некоего интегрального натурализма.

Разумеется, философия Жана де Мёна не исключает существования духовной силы высшего порядка, представленной в виде разума и в виде воли; он верит в Бога — создателя мира, Бога, в разуме которого извечно пребывают основные идеи вещей, творца материи, преобразователя первобытного хаоса, который он упорядочил при помощи чисел и фигур.

Но пусть об этом трансцендентном существе толкуют светочи веры: изучать его — дело теологов. Людям открыта реальность, расположенная на более низком уровне, чем божество, и постижимая только через посредство чувств и инстинкта: это сотворенный мир, функционированием которого руководит не лично Бог, а Природа — викарий Бога. Именно это зрелище больше, чем богословие, привлекает Жана де Мёна. Ему нравится разбираться в вопросах оптики, астрологии, метеорологии, алхимии; для рассуждений об этом он обладает умом, свободным от любых предрассудков и стремящимся к выявлению только естественных причин.

Другой объект его любопытства — человек, общественная жизнь. Для изучения этого предмета он применяет тот же рационалистический метод, что и для исследования феноменов вселенной; и в свете закона природы его выводы демонстрируют тщету человеческих иллюзий и искусственных построений, созданных обществом. Тщету знания: ибо что такое искусство людей по сравнению с природой, как не обезьянья подделка, высшая цель которой — создание жалкого подобия? Тщету излишеств, нагромождаемых куртуазной любовью: ибо для чего природа создала любовь, кроме как — и не более чем — чтобы обеспечить сохранение людского рода? Тщету богатства: ибо в чем — как устроено природой — состоит истинное благо человека, как не в простой невинности золотого века, времен, когда царили скромность и согласие? Тщету славы мира: ибо кто был первым королем, если не какой-нибудь богатый крестьянин, более «ширококостный» и «крепкий», чем другие, избранный, чтобы поддерживать мир между алчными соперниками? А кем были первые бароны, если не людьми, которых этот виллан взял себе в помощники, чтобы делать свое дело и обороняться от воров, которых развелось слишком много? А что такое нынешние короли и князья, если не слабые люди, окружающие себя почетным караулом лишь потому, что всего боятся, физическая сила которых не идет ни в какое сравнение с силой какого-нибудь бродяги и которые в день, когда подданные откажутся им служить, станут совершенно беспомощны?

Вопрос в том, следует ли считать Жана де Мёна оригинальным в разработке этого смелого учения. На первый взгляд — вряд ли: не обязательно быть очень начитанным, чтобы заметить, что отдельные элементы его критичной и агрессивной системы взглядов придуманы не им и существовали еще задолго до него.

Теория возникновения властей, которую он излагает, нелестна для последних. Он напрямик заявляет, что власть и добродетель несовместимы. Он не боится предрекать вельможам, королям и прелатам, что однажды их призовут на высший суд и приговорят к примерному наказанию. Но эти дерзкие взгляды он высказал не первым: так же возникновение царств объяснял Лукреций, а Лукан писал:

Добродетель и власть несовместны.[350]

К тому же полагать, что упреки Жана де Мёна сильным мира сего надо объяснять его обращением к вольнодумству древних, которое было тогда в новинку, — значит забывать о тех средневековых политических трактатах, «библиях», «образах мира», где содержалась очень острая критика: так, еще во времена Григория VII монах Манегольд писал, что король избран народом, чтобы сдерживать злых и охранять добрых, когда же он не выполняет этого долга, разрывая договор, возведший его на трон, его следует сместить — точно так же, как прогоняют плохого свинопаса.