Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - [60]

Ведь вино было важным продуктом. Оно было составной частью трапезы, как и хлеб; но пили его также помимо трапез, и потреблялось оно в больших количествах. Вино было объектом широкой торговли. Его вывозили за рубеж, однако французы, располагая множеством сортов вин — одни лучше других, много оставляли и для себя. Французские короли, владея превосходными виноградниками, извлекали из них немалые доходы. В Париже купцов, живших виноторговлей, и всевозможных ремесел, связанных с вином, было, возможно, больше всех. Мелкий бюргер, простолюдин, все, у кого не было заполненного подвала, за вином для своего стола шли к трактирщику. Но пили и в самих трактирах — за едой и без еды.

С другой стороны, заметно, что иные пили сидр или ячменное пиво. В Париже имелся цех пивоваров, которые производили свой напиток из воды, ячменя, суржи и мешанки, представлявшей собой смесь вики, чечевицы и овса. Однако добрые питухи, знавшие толк в стихоплетстве, выражают для нас свое презрение к этим продуктам. Оставим сидр нормандцам[256], а англичанам их пиво. Французы пьют вино.

В богатых домах его пили не только в оригинальном виде, но и причудливым образом обработанное, в составе продуктов, которые подавали в конце обеда или после обеда, к столу или по выходе из-за стола, когда все направлялись «откушать плода». Под плодом имеются в виду сезонные фрукты, сырые или вареные: виноград, груши, персики, грецкие орехи, миндаль, каштаны, а также привозные фрукты — гранаты, финики, сухой инжир, и пряности — мускатный орех, имбирь, гвоздика, корица и солодка. Те же пряности отчасти входили в состав смесей на основе вина: «вин на травах», «кларетов», «пиментов», настоянных на ароматических растениях, на меду или на пряностях горячим или холодным способом. Если какой-то устав запрещал монахам употреблять такие напитки, этому удивляться не приходится[257].

Глава III. Костюм, украшения и мода [258]

Вопрос одежды для людей средневековья был очень важен. Они чрезвычайно много рассуждали на эту тему, потому что переводили ее в моральную плоскость. Если модники и модницы предавались щегольству в одежде и украшениям без раздумий, следуя инстинкту, при этом они все-таки знали: вызывая восхищение света, они в то же время обрекают себя на критику строгих судей.

Церковь, естественно, порицала изыски легкомыслия и вкус к украшениям — и как признак предосудительной привязанности к мирскому, и как симптом склонности к греху. Этому предмету часто посвящали трактаты моралисты, и здесь же обильный материал для поучений находили проповедники.

Всякому, кто заботился о своей душе, было здесь о чем подумать; эту тему обсуждали даже при королевских дворах. Этот вопрос беспокоил Людовика IX, и позже он разработал для себя теорию, в которой попытался худо-бедно примирить потребности жизни и светские предубеждения с требованиями религии.

Однажды на Троицу в Корбее, выйдя из-за стола, он спустился на луг и перед дверьми одной часовни стал беседовать с графом Бретонским. Вблизи прогуливался Жуанвиль, сенешаль, а также несколько десятков рыцарей; мэтр Робер де Сорбон схватил Жуанвиля за плащ и подвел к королю, а за ними из любопытства направилось еще несколько рыцарей. Мэтр Робер входил в число ближайших советников монарха, и тот очень доверял его суждениям. Он сказал сенешалю: «Я спрошу вас: если король усядется на этом лугу и вы присоединитесь к нему, сев на его скамью на более высоком месте, чем он, не будете ли вы достойны порицания?» — «Бесспорно», — ответил сенешаль. И мэтр Робер подхватил: «Тогда вы весьма достойны порицания, ибо оделись в более благородные одежды, чем король: на вас красивый мех и яркие ткани, а на короле — нет». — «Мэтр Робер, — ответил сенешаль, — с вашего позволения, я не достоин порицания: ведь моя одежда досталась мне от отца и матери. А вот вы достойны порицания: ведь вы сын виллана и вилланки, а между тем оставили одежды своих отца и матери и носите платье из камлена, более богатое, чем у короля». Король поначалу живо вступился за мэтра Робера. Но через несколько мгновений он призвал своего сына, будущего Филиппа Смелого, и графа Тибо Шампанского. Он уселся у дверей своей молельни и, показав на землю у своих ног, сказал: «Садитесь здесь, поближе ко мне, чтобы нас не услышали». Они воскликнули: «Ах, государь, мы не осмелимся садиться так близко к вам!» Тогда он сказал: «Сенешаль, садитесь здесь вы». И сенешаль уселся, так что его платье почти касалось королевского. Тогда король усадил двоих других за сенешалем и сказал им: «Вы поступили весьма дурно — вы, мои сыновья (Тибо был его зятем), — что не подчинились моему приказу сразу же: больше так не делайте». Потом он объяснил, что позвал их, чтобы сознаться сенешалю, что был неправ, защищая мэтра Робера. «Он нуждался в этом, — сказал король, — он был так смущен! Но сенешаль был прав: вам следует одеваться хорошо и сообразно; за это ваши жены будут вас больше любить, а ваши люди — больше вас уважать. Ибо, как говорил мудрец, платье и оружие следует подбирать так, чтобы ни почтенные люди не находили, что это излишество, ни молодые — что это бедновато». Сенешаль запомнил этот урок и однажды напомнил его королю Филиппу, когда тот сознался, что такой-то костюм, богато расшитый, стоил ему восемьсот парижских ливров