Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - [59]

Свое место на кухне начинает тогда занимать и сахар. Фармацевты использовали его в некоторых составах: толченый сахар с лепестками свежих роз прописывали от болей в желудке и в животе; с фиалками им лечили заболевания легких. В качестве тонизирующих средств давали соус из сахара, лимонного сока и отвара пряностей и другой соус, в котором сахар был смешан с рубленым жареным мясом, гранадским вином, уксусом и кислым виноградным соком. Но кондитеры применяли сахар еще и для того, чтобы варить в нем анис, кориандр, грецкие орехи, фисташки, имбирь и семена пинии. В кулинарных соусах сахар входил в состав порошка из пряностей вместе с имбирем, кардамоном и шафраном. Альберт Ахенский[249] рассказывает, что в 1099 г. крестоносцы обнаружили на равнинах под Триполи в Азии плантации тростника, который местные жители толкли и получали из него сок, и этот сок, кристаллизуясь, образовывал белое вещество, более сладкое, чем мед: это был сахар. Но, похоже, до XV в. импорт сахара на Запад был не очень значительным; до тех пор широкий приоритет сохранял мед — разведение пчел, которым иногда занимались частные лица, в лесах было поручено особой категории лесников — биграм[250], искавшим рои, ухаживавшим за ними и собиравшим для сеньора мед и воск.

Это изобилие разных и по-разному приготовлявшихся продуктов появилось на столе не у всех: для этого нужны были деньги. Знать и богатые бюргеры могли их приобретать, но простой народ жил более скудно. Трактирщики могли сколько угодно призывать: «Здесь есть доброе вино, свежее и новое, суассонское и осерское, хлеб, рыба, мясо. Тут можно потратить свои деньги. Здесь гостеприимно примут всех»[251]. Всех — это значило всех, кому есть чем платить. В домах обычный стол часто бывал бедным. Один английский автор, писавший по-французски и не любивший французов, потешался над скаредностью этого народа и скудостью его повседневного пайка[252]. Он изображает сцену, как в Париже группа людей, каждый из которых держит ломоть ржаного хлеба (какое им дело, что булочники пекут хлеб всех сортов, фламиши[253], мучные лепешки, пышки!), отделяет корку от мякиша и вымачивает ее в тазу, чтобы приготовить суп. Каждый, чтобы вернуть свою корку, заранее привязал ее к веревочке, которую держит в руке; а если, по несчастью, кусок выскальзывает, начинается страшное побоище, потому что захватить потерянный кусок пытаются все. А когда они ставят котелок на огонь, — продолжает остряк-автор, — они приставляют к нему стража, которому не до смеха, потому что его задача — при помощи ложки не позволить бульону перелиться через край и не дать выпасть мясу, которое в нем варится: ведь этот кусок так мал, что его быстро унес бы кот или цыпленок. При разделе кушанья начинают черпать воду из котелка, и каждый молится, чтобы обнаружилось мясо; когда его находят, все бурно радуются, и наконец, после того как его разрезали, каждому достается кусок размером в игральную кость. Можно полагать, стол остается пустым: собаки жалуются, что им не досталось костей, чтобы погрызть их.

Это, конечно, издевка, однако, надо думать, в ее основе лежали кое-какие факты, и в народе обильные трапезы не были обычным делом. Автор метил прежде всего в парижан. Едва ли лучше жил и крестьянин в деревне, в сельской местности. В изображении моралистов он питался плохим хлебом и молочными продуктами, не имея ни мяса, ни хорошего хлеба. Завтрак на траве у пастушков, которых описывают буколические авторы, состоит из хлеба, сыра и плодов. В крестьянском доме радовались, когда наступал сезон гороха и можно было его сварить с салом.

Как бы ни питались в разных слоях общества, и пусть, несомненно, многие довольствовались лишь куском скверного хлеба, бесспорно, что чревоугодие и поиск гастрономических удовольствий были распространены настолько широко, насколько позволяли средства дома. В XII в. святой Бернар[254] яростно ополчался на это неумеренное пристрастие к кулинарным изыскам. Повара, — пишет он, — вкладывают в свою стряпню искусство, которое заставляет поглощать четыре-пять блюд подряд при том, что ни одно не кажется хуже другого и сытость так и не убивает аппетит. Продуктами простыми, предложенными самой природой, пренебрегают, составляя мудреные и причудливые смеси, провоцирующие чревоугодие… Поговорим только о яйцах: сколько существует способов их преобразования! с каким мастерством извращают их природу, разжижают, делают твердыми, уваривают! Их жарят в малом и большом количестве масла, фаршируют, измельчают. А чтобы ласкать глаз в той же мере, что и язык, всему, что подается на стол, исхитряются придать привлекательный вид.

Это был глас вопиющего в пустыне. Хорошая еда была удовольствием, о котором мечтали; и в стране Кокань, в этом раю, несказанные наслаждения которого описал один трувер XIII в.[255], гастрономическим радостям отведено обширное место. Мало того, что суконщики здесь бесплатно раздают коричневые, алые или фиолетовые платья, котты из буйволовой кожи или шелка, полосатые простыни и камлен, с ними в щедрости состязаются сапожники, а дамы с неисчерпаемым великодушием удовлетворяют сердечные прихоти. К тому же этот мир устроен так, что пировать здесь можно в несколько раз чаще, — в календаре каждого года числится четыре Пасхи, четыре Иванова дня, четыре Успения Богородицы, четыре праздника Всех Святых, четыре Рождества, четыре Сретения и четыре Масленицы, тогда как пост встречается лишь раз в двадцать лет. И вокруг одни отрады: дома окружены изгородями из синеротых окуней, лососей и алоз, их стропила — из осетров, кровли — из соленого сала, решетины — из сосисок; по улицам на вертелах вращаются жирные гуси, а на всех перекрестках стоят накрытые столы под белыми скатертями. В реках здесь, разумеется, текут сплошь добрые вина.