Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - [41]

Для придворного, который и в костюме, и в манерах, и в чувствах стремился к утонченности, виллан воплощал все самое презренное, и, разумеется, поэты, насаждавшие в высшем свете идеал изысканности в искусстве и сердечных делах, для контраста с удовольствием описывали деревенскую грубость. Однако порой рыцари и салонные поэты пытались создавать картины крестьянской жизни, которые не выражали бы откровенного презрения к вилланам. Отсюда возник поэтический жанр, который называют пастурелью[181]. Но не надо искать в пастурелях замыслов, чем-либо напоминающих идеи буколических поэтов XVI в. и более поздних времен, внесших в сцены своих пасторалей столько идиллической приятности. Пастурели XIII в. всегда выводят пастухов в комическом виде. Они изображают своих персонажей в нелепых нарядах, с бритыми головами, в латаных гамашах и в башмаках, ушки которых падают им на ступни, в рукавицах без большого пальца, выряженными как шуты и безмерно гордыми, когда они щеголяют в полосатых коттах навыпуск или в «юбочках из клиньев», стянутых белым кожаным поясом, по последней моде бокажа[182]. Их любимое развлечение, когда они веселятся на лугу — музыка; но какая музыка! Их инструменты — не виола и не сито-ла: это волынки, дудки, фретели, флажолеты, свирели. Перечисленного довольно, чтобы представить, какого рода звуки из них извлекали: пронзительные мелодии или тяжелые басовые звуки, «бон-бон-бон» или «ду-ду-ду». Они любят импровизированные праздники на лоне природы, на которые приносят круглые пироги и сыр; они танцуют, но такие танцы, в которых надо трястись и вихляться; они веселят себя играми, но их игры быстро вырождаются в драки — они обижаются друг на друга по пустякам, и вот кто нахлобучит на соседа венок из крапивы, кто заедет ближнему кулаком в ухо, а тот в ответ стукнет посохом, и в схватке волынка музыканта часто оказывается пробитой.

В целом такие сочинения относятся к категории занимательной литературы, не пышут злобой, и в них можно отыскать самые колоритные этюды. Порой здесь обнаруживается едва намеченный профиль или набросок, сделанный несколькими штрихами: вот виллан, работающий на подхвате в церкви своей деревни, которого как церковного сторожа пускают во время службы за ограду хоров, где сидят клирики; другой носит крест и святую воду, когда священник крестным ходом обходит церковь; третий на паперти под сенью вяза объявляет, какие на этой неделе будут праздники. Встречается также несколько типов смышленых крестьян, которые делают важный вид и заступаются за собратьев, часто при этом наживаясь на них. Вот идет спор за право на выгон; «речистый» крестьянин солидно направляется к бальи. «Сеньор, — говорит он, — наши коровы ходили на такой-то луг, наши овцы паслись в таком-то кустарнике еще при моем деде и прадеде» (как будто он хоть что-то об этом знает!). И заинтересованный сосед отблагодарит его за эти полезные показания. Еще в этих произведениях можно найти сельского барабанщика, по праздникам ходящего на площадь, где танцуют под бой его барабана; корыстного виллана, который выносит танцующим пироги и бочонок вина для продажи; виллана под каблуком у жены: он носит за ней накидку, когда жарко, а в дождь надевает на нее свою; семью, по праздникам сидящую на пороге своего дома и перемывающую кости прохожим; глупого виллана, который, болтаясь по Парижу, останавливается перед собором Парижской Богоматери и, задрав голову, рассматривает галерею иудейских царей, принимая их за французских королей: «Глянь, вон Пипин; глянь, вон Карл Великий»[183], или же втягивается в какую-нибудь бурлескную авантюру в дурной компании.

Однако в некоторых диатрибах любопытна именно ожесточенность, почти ненависть. Вот одна из таких речей, наверное, самая яростная из всех[184].

«Сеньор, — говорит один трувер, — скажите, прошу вас, на каком основании виллану следовало бы есть мясо, яйца, да любой хороший кусок. Воистину, уверяю вас, никто бы этого не желал; и однако он ест их. Но то, что он порой угощается жареным гусем, презрев наших клириков, — противно воле Бога и моей тоже. Разве у него на столе, я вас спрашиваю, должна быть рыба? Вот каким должно быть его меню: по воскресеньям — чертополох, колючки, тернии, мякина, сено, а в остальные дни недели — солома. По справедливости его удел — не спать и работать в поте лица. Так нет же! Он каждый день упивается лучшими винами. За такие его расходы мы заплатим дорого: мир страдает от этого и от этого же рухнет. Виллан — гибель для сего мира. Пусть бы вместо того, чтобы сажать этих людей за стол, их отправляли есть траву на ландах вместе со скотом, чтобы они ходили совсем голыми и на четвереньках. Они зарабатывают один хлеб, а сжирают семь. Ни вина, ни хлеба не было бы в недостатке, если б они не пировали, поглощая эти продукты. Они ненасытны как быки. Бог, создавая вилланов, создал племя волков. Когда виллан видит, что подходит его сеньор, он едва поднимает глаза на своего господина. Все-то ему не нравится, все ему ненавистно: не любит он ни хорошей погоды, ни дождя; а когда того, чего он хочет,  не случается, он ропщет на Бога. Но Бог ненавидит вилланов и вилланок; потому-то Он и пожелал, чтобы их удручали все скорби. Каков осел, таков и виллан. Виллан должен бы жить в лесах и быть отрезанным от мира. Виллан слабоумен и грязен. Имей он хоть все золото мира, он бы остался тем, кто он есть: вилланом!»