Повседневная жизнь старой русской гимназии - [22]
Я к этим пропускам относился сначала снисходительно. Работу по словесности и методикам совсем приостановил и продолжал идти вперед только по педагогике, усердно объясняя им каждый урок и стараясь сделать логику по возможности наглядной и интересной. Не раз спрошенные мной ученицы отвечали плохо, но я ничего не ставил им за такие ответы, надеясь, что они исправятся. Но репетиции подходили уже к концу, кончался и курс логики, которую дня через два они должны были сдавать. А между тем ходить на уроки стало еще меньше. Вчера вместо 26 было только 6 человек, сегодня, после выговора начальницы, пришло побольше. Но когда я вызвал одну ученицу, она, поговорив немного невпопад, совсем отказалась отвечать дальше, хотя у нее все репетиции кончились уже несколько дней назад. Другая заявила, что у ней болели зубы, третья и четвертая тоже отказались. Тогда я, возмущенный их отношением к делу, которое — и несмотря на репетиции — могло бы быть все-таки более добросовестным, разгорячился и заявил, что раз они не работали по логике как следует вовремя, то я буду спрашивать их на репетиции по всей программе и каждую обязательно спрошу из логики; тем же, кто неудовлетворительно отвечал на этой неделе, поставлю двойки. Ученицы эти, оставленные сначала без балла, вместо пополнения своих пробелов совсем почти не стали ходить на уроки; а одна, хотя и была спрошена снова, но обнаружила то же незнание, что и в первый раз. Основания для двоек поэтому были. Но делать этого, по-видимому, все-таки не следовало, потому что получилось что-то вроде мести одним за других; а двойки вместо оценки знания превратились в какое-то наказание, наложенное при этом «с сердцем». Сказано было все это раздраженным топим, после чего я совсем ушел из класса. Ученицы же, оставшись одни, подняли шум и даже не потрудились закрыть двери в своем классе, хотя в соседних классах шли уроки. Учительницы начали уже выходить из классов, обеспокоенные шумом. И я, увидав все это, явился опять в VIII класс, страшно возмущенный, и прямо почти закричал на них, что они, хотя и старшие в гимназии, а ведут себя хуже всех. В общем получалась довольно безобразная сцена, способная окончательно испортить мои отношения с восьмиклассницами.
Впрочем, пока этого не сказывается. Некоторые ученицы сами заговаривали со мной уже после этого инцидента. А одна (капризная и самолюбивая Т.) попросилась даже прийти ко мне вечером за какими-то разъяснениями по логике. Вечером она действительно пришла, но оказалось, что эта способная девица, получив почему-то 2, не стала совсем заниматься по педагогике и ничего не записывала из того, что я говорил в классе. И вот теперь, за 2 дня до репетиций, она пришла с тем, чтобы я рассказал ей то, что говорил в классе. Пришлось просидеть с ней целый час (хотя у меня было много и своей работы). Я говорил ей разные определения и т.п., а она записывала. По окончании же всего этого ушла, даже не поблагодарив меня.
11 декабря
Сегодня день репетиции по педагогике. Спрашивал я, действительно, как обещал. Отвечали в общем ладно. Но двое (и в том числе Т.) совсем не могли ответить и получили 2. Впрочем, существенного значения это для них не имеет, так как балл за репетицию считается наравне с четвертными.
Две же двойки вышло у меня и на репетиции по грамматике, так как наименее способные девицы, запустив занятия, не успели уже догнать и поражали на репетиции отсутствием даже таких сведений, которые необходимы в самых первых классах гимназии. Поэтому на тонки мои специалистки, видимо, не обижаются.
Из географичек же одна, получившая на репетиции 2, винит в этом преподавателя, который будто бы плохо спрашивает, и потому совсем оставляет гимназию.
20 декабря
Сегодня вечером назначен совет. Поэтому во всех классах шло лихорадочно быстрое спрашивание. Надо было переспросить многих неспрошенных, особенно у кого сомнительные баллы; а там некоторые желали исправляться и т.п. Особенно много возни было в VI классе. Сегодня я раздал им последнюю классную работу, которая оказалась написанной (главным образом со стороны орфографии) очень плохо: больше половины неудовлетворительных баллов. Поэтому у многих оказались баллы сомнительные (2 и 3 и т.п.). Необходимо было всех таких переспросить. Спрашивал все время: и в урок, и в большую перемену и даже после 5-го урока. Под конец этого шестичасового спрашивания и ученицы, видимо, утомились, да и я уже плохо соображал; а тут нужен был свежий ум, так как требовалась свежая оценка их знаний цифрами. В результате, поставив одним тройки, а другим двойки, я и сам не был вполне уверен в точности своих оценок.
Во время совета все педагоги уже предвкушали близость отдыха, слушали невнимательно и спешили отделаться поскорее. Во время перерыва пошли в другую комнату, где была зажжена небольшая елка (силами некоторых учительниц и классных дам). У подножия ее красовались кипы тетрадей, а на ветвях висели небольшие подарки каждому из нас с соответствующими шутливыми надписями.
21 декабря
Хотя совет уже прошел, но я надеялся сегодня еще переспросить некоторых учениц, которым вышли двойки, т<ак> к<ак> директор разрешил исправлять и после совета. Но в VI классе из двух намеченных мной (в оценке которых я сомневался) пришла только одна. Исправлять одну и не исправлять другую было бы несправедливо. Поэтому я не стал спрашивать и ее. Настоящих занятии сегодня уже не вел. В V классе читал рассказ Чирикова «Ранние всходы»; в VI читали стихотворение Жуковского; а в VIII — статью «Учитель-художник» (о Шарельмане — идеальном народном учителе). В V классе, хотя и выходят у нас иногда трения — вследствие взаимной непривычки, — однако расстались мы дружно. VI класс тоже не обиделся на многочисленные двойки за сочинения и 7 четвертных двоек, так как, видимо, сознает их справедливость. Поэтому встретили меня очень весело, говорили о предстоящих увеселениях и обещали приехать ко мне маскированными (ряжеными —
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.