Повседневная жизнь старой русской гимназии - [103]

А сколько таких же историй так и не всплывает наружу. Сколько двуличия, подхалимства и подлости вырабатывает в нас, педагогах, наше ненормальное, бесправное положение!

9 января

Каникулы кончились, и с 7 числа мы опять принялись за занятия. Впрочем, ныне, считаясь с послепраздничным настроением у учениц, я не стал круто приступать к опрашиванию с первого же дня, а пли рассказывал, или вызывал только желающих, пли не ставил отметок (кроме тех, кто ответил хорошо).

Затеянные по инициативе председателя рефераты (который на них, очевидно, старается выслужиться, т<ак> к<ак> он сразу потребовал внести в протокол, что это предложено именно им) привели на первый раз к тому, что за каникулы мне пришлось читать исключительно пособия к рефератам. Не знаю, компенсируется ли это в будущем хотя некоторой пользой для учениц. Председатель слишком стремится проявлять в этом деле свое я и навязывает все, что ему вздумается, не считаясь даже с мнением преподавателя. Например, говоря о реферате насчет «Очерков бурсы», Ш-ко потребовал, чтобы пособием к этому реферату непременно служили «Очерки по истории русской культуры» Милюкова. В справке оказалось, что там почти ничего относящегося к реферату нет, и тем не менее пришлось указать эту книгу ученице. А несколько месяцев тому назад эта же книга была изъята из фундаментальной библиотеки, лежала под печатью, а потом отправлена в жандармерию, где хранится и до сих лор. Значит, учителям читать ее нельзя, а ученицам рекомендовать можно. Один председатель считает это преступным, а другой — наоборот. Вот и изволь туг приспособляться, когда председатели меняются по два и по три в год! Да притом, сто поручится за устойчивость убеждений и одного и того же председателя? И не будет ли тот же Ш-ко, требующий читать Милюкова, если он даже не относится к теме, доносить потом на меня, что я «поддерживаю кадетов», как выражался в прошлом году его предшественник Н-в, не допустивший на этом основании «Очерков культуры» в свою гимназию? Ведь произошла такая эволюция с другим здешним директором — Ч-ным, «и он сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал»! Да и теперь разве одно у нас начальство — председатель? А попечитель округа? А окружные инспектора? И среди них гроза всех местных педагогов г. А-в, который недавно, ревизуя одну гимназию, объяснял в VII классе, что «Францию и Австрию жиды съели». И все-то эти высокоученые мужи опекают нас, бедных педагогов. И с каждым из них мы должны считаться, ибо без этого не придется и служить.

15 января

Вчера проверял первый представленный мне реферат об «Очерках бурсы». Охарактеризовав дореформенную русскую школу, референтка в заключении говорит, что и в современной школе немало еще пережитков бурсы и что, может быть, грядущим поколениям эта школа будет казаться такой же несовершенной, какой кажется нам дореформенная бурта. Мысли эти представляют, конечно, азбучную истину; но, принимая во внимание наши порядки, я не решился пропустить их на свой страх и риск и обратился сегодня за разъяснением этого вопроса к председателю. Тот остался, видимо, недоволен этим местом, назвал утверждение референтки голословным и посоветовал мне предложить ей или совсем выпустить его, или представить доказательства, в чем она видит пережитки бурсы в современной школе. В последнем случае я должен выступить с апологией современной русской школы. Сам председатель, по-видимому, не допускает и мысли, что наша школа нуждается в коренных реформах. Единственное больное место в ней, по словам Ш-ко, это то, что в нее допускаются учащиеся из некультурных семей («кухаркины дети»), которые не способны к культуре и понижают уровень нашей школы. Это его любимый конек, на котором он не прочь выступить даже и перед учащимися, не считаясь с тем, что значительная часть их как раз и принадлежит к этим самым «кухаркиным детям», из среды которых выходит столько дельных и серьезных культурных работников и хороших учеников. Это же, да еще наследственная психическая ненормальность, является, по мнению Ш-ко, и причиной самоубийств среди учащихся. Услыхав, например, на педагогическом совете о самоубийстве бывшей нашей ученицы, умной и талантливой еврейки Л-ской, он не нашел ничего лучшего, как при всех заявить: «Наверно, ненормальная какая-нибудь», а когда ему указали на неправильность его предположения, Ш-ко безапелляционно ответил: «Ну, значит, родители пьянствовали или развратничали», хотя семья Л-ской прямо-таки образцовая семья: честная, дружная, трудовая и интеллигентная, и Ш-ко ее совершенно не знает. Как бы то ни было, считаясь с мнением председателя, пришлось указать референтке Ч-вой на неуместность ее заключительных замечаний. Ч-ва же твердо стояла на своем — что современная русская школа в сущности та же бурса, и на мое предложение доказать это сказала, что она может сколько угодно об этом написать, упомянув при этом о массе излишнего материала, который приходится заучивать, о формальном отношении к делу педагогов, о их мелочности, придирчивости и т.п. Я же со своей стороны посоветовал ей лучше совсем не касаться этого щекотливого вопроса. Хотя на самом деле разве не права она? Правда, теперь, конечно, нет порки и т.п. Но еще вопрос, что больнее бьет, розги ли по закаленному телу бурсака или наши педагогические приемы по нервным натурам теперешних учащихся. По крайней мере, школьных самоубийств теперь значительно больше, чем во времена бурсы. Все это воочию видят учащиеся; не видят только того, под каким гнетом живем и мы, их «истязатели», современные педагоги. Я лично думаю, что дореформенный педагог, приходившийся к месту со своими домостроевскими приемами, чувствовал себя гораздо счастливее и не испытывал тех мучительных противоречий и того гнета, который испытываем мы теперь.