Повседневная жизнь советских писателей, 1930—1950-е годы - [9]

Подавляющее число членов ССП составляли мужчины. Доля женщин выросла от 3,6 до 10 процентов (ко Второму съезду писателей).

Формы организации повседневной жизни писателей, воспринятые ССП и Литфондом, уходят своими корнями в дореволюционные годы и ранний советский период. Например, старейшая литературная организация Всероссийский союз поэтов (ВСП) в период Гражданской войны проводил поэтические встречи, организовал бесплатную столовую для всех нуждающихся литераторов, издал несколько сборников стихов. Кроме этого, литераторам выдавались безвозмездные ссуды, а желающим предоставлялись помещения для работы. При ВСП были подсобные предприятия: кафе, кинематограф и столовая, на выручку от которых он и осуществлял свою деятельность[44].

В период подготовки I съезда писателей начала работу комиссия по приему писателей в ССП. В нее вошли Вс. Иванов, П. Павленко, К. Федин, Н. Асеев, Ф. Гладков и А Афиногенов, а председателем был назначен П. Юдин.

15 августа 1934 года на собрании партгруппы Оргкомитета ССП Юдин заявил: «Заявления о принятии в СП написали буквально все писатели. Не осталось ни одного писателя, за исключением Анны Ахматовой, которые не подали бы заявления в Союз. Только она одна не подала такого заявления»[45].

Грешным делом заметим, вряд ли Оргкомитет Союза имел возможность с такой скрупулезностью подсчитать всех своих писателей — дело в принципе неосуществимое. Но идея власти — объединить всех писателей в одной организации — несомненна. Объединить и «подкормить», укрепить их позиции в литературной среде. На наш взгляд, верно подметил в своей диссертации А. Георгиев: «Устранение конкуренции было выгодно слабым в творческом отношении художникам и организациям их объединяющим. И, прежде всего, представителям пролетарского направления в искусстве»[46].

Многие писатели шли в ССП для того, чтобы получать различные льготы и привилегии. Причем подобных мотивов не особенно стеснялись. Поразителен пример Л. Ивановой, которая боялась, что в создаваемый писательский союз ее не примут, и просила «содействия и сочувствия»: «Я не могу не говорить, потому что мне умирать надо, потому что я с вами писателями — уже 10 лет, с 18-ти лет, и если вы меня выбросите из этого будущего Союза Советских Писателей, я пущу себе пулю в лоб». При этом назвать свои произведения потенциальная «самоубийца» не смогла, так как ничего не написала. Причиной своего литературного «молчания» она назвала плохие жилищные условия.

В очереди за заветными корочками выстроились куплетисты, либреттисты… Участник II пленума Оргкомитета ССП Никонов, говоря о жаждущих любой ценой попасть в члены Союза, сравнил их с очередью, которая «…напоминает давку около какой-нибудь столовой или закрытого распределителя»[47].

Была сделана безуспешная попытка провести дискуссию о том, кого следует, а кого не следует принимать в ССП. «Литературная газета»[48] отреагировала на нее вяло, а на местах она оказалась как бы и вовсе ни к чему. Причину подобного поведения литераторов неплохо объяснил А. Георгиев: «В среде литераторов существовало отчетливое понимание того, что вопрос решен политическим руководством принципиально — место в Союзе предоставлено тем, кто трудится на литературном поприще и поддерживает советскую власть»[49].

Союз писателей неоднократно предпринимал попытки «очистить» свои ряды. В 1938 году было принято постановление ССП, в котором говорилось: «С целью освобождения Союза Писателей от излишнего балласта и создания творчески жизненного состава Союза, считать необходимым пересмотреть списки членов и кандидатов ССП…»[50] В ходе пересмотра списков выяснились интересные подробности. Так, в ССП состоял чувашский писатель Григорьев, который давно ничего не писал. Основание числиться в ССП он приобрел тем, что в 1933 году опубликовал несколько стихотворений в газете «Канаш». Здесь надо отметить, что и сам Григорьев не очень настаивал на звании писателя и не захотел явиться на заседание Президиума ССП, где рассматривался вопрос о его пребывании в ССП[51].

О том, как зачастую проходила процедура приема в ССП, красноречиво свидетельствует письмо В. Герасимовой и А. Караваевой члену Политбюро ЦК ВКП(б) А. Андрееву от 2 марта 1938 года. В нем они пишут: «На другой же день на заседание президиума по важному вопросу приема в союз новых членов пришел… только один член президиума. Принимаемые в ССП должны были голосовать сами за себя»[52].

В 1937 году о курьезном случае при приеме в Союз писателей рассказал В. Ставский: «Обсуждали на комиссии кандидатуру Кальма. Люди спорят, один говорит за, другой — против, один говорит хороший, талантливый человек, принять, другой говорит: какой талант, он кроме репортерских заметок ничего не пишет. Спор идет одну четверть часа, вторую четверть часа.

Наконец кому-то приходит в голову посмотреть анкету. И оказывается, что спорят о Кальме, о нем, а в анкете написано Кальма, — она, — детский писатель»[53].

На всем протяжении деятельности писательской организации обоснования принятия того или иного литератора в ССП зачастую имели мало отношения к творчеству. Например, в 1944 году В. Вересаев писал некоему Дмитрию Алексеевичу о детском писателе И. Масиленко. В письме он просил о его приеме в ССП: «Сейчас у него одного легкого совсем нет. Два года пролежал… Страдает постоянными легочными кровотечениями… Для него пройти в Союз, это вопрос существования. Те небольшие льготы, которыми пользуется член Союза, могут его спасти от смерти»