Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - [21]

.

Программа же обучения будущих офицеров переменилась: на выпускном экзамене по русской словесности им было задано сочинить письмо, «будто бы препровожденное к отцу раненым сыном с поля сражения». С. Н. Глинка, будущий «первый ратник Московского ополчения» в 1812 году, издатель патриотического журнала «Сын Отечества», вспоминал, что во время этого экзамена Кутузов безошибочно определил его истинное призвание: «Два первые сочинения Кутузов слушал без особого внимания. Дошла очередь до меня. Я читал с жаром и громко, Кутузов вслушивался в мое чтение. Лицо его постепенно изменялось, и на щеках вспыхнул яркий румянец при следующих словах: „Я ранен, но кровь моя лилась за Отечество, и рана увенчала меня лаврами! Когда же сын ваш приедет к вам, когда вы примете его в свои объятия, тогда радостное биение сердца вашего скажет: 'Твой сын не изменил ожиданиям отца своего!'“ У Кутузова блеснули на глазах слезы, он обнял меня и произнес роковой и бедоносный приговор: "Нет, брат! Ты не будешь служить, ты будешь писателем!"» Эта сцена ярко характеризует и Кутузова, и Сергея Глинку, и время, в которое они жили. Заметим, что среди русских офицеров эпохи 1812 года были и поэты, и писатели (например, брат того же Сергея Глинки — Федор), однако военачальник очень тонко уловил за строками сочинения нечто, что помешает экзаменуемому им юноше нести военную службу. Также безошибочно он «угадал» среди множества кадетов тех, у кого было особое призвание к военному ремеслу. Так, Карлу Федоровичу Толю (в 1812 году — полковник, генерал-квартирмейстер Главного штаба при Кутузове) Михаил Илларионович решительно сказал: «Послушай, брат, чины не уйдут, науки не пропадут. Останься и поучись еще». Толь остался, и Кутузов ознакомил его со своими военными правилами и познаниями»^{38}. Заметим, что в 1812 году К. Ф. Толя считали самым образованным офицером в русской армии, в 1815 году французские историки называли его «первым русским тактиком». Среди выпускников Кутузова 1796 года был и Федор Федорович Монахтин, в Отечественной войне 1812 года — начальник артиллерии 6-го пехотного корпуса, смертельно раненный при Бородине. Кстати, С. Н. Глинка позже недоумевал по поводу своих товарищей по корпусу: «Скажу только, что ни Монахтин, ни Толь <…> не занимали ни в одном из корпусных классов первых мест». Думается, в этом и проявились недостатки системы образования графа Ангальта.

После экзаменов шестеро кадетов были выпущены из корпуса капитанами, остальные — поручиками. Кутузов приказал корпусным офицерам выяснить, кто из кадетов «не в состоянии обмундироваться», но сделать это тайно. «Наши юноши пресамолюбивые, они явно ничего от меня не возьмут», — сказал генерал. Мерки с мундиров кадетов, чьи родственники не могли предоставить средств, были сняты ночью, а через три дня обмундирование уже пошили и вручили им, «будто бы от имени их отцов и родных». В час расставания, как и в час первой встречи, Кутузов снова стоял в кругу кадетов. Он сказал им: «Господа, вы не полюбили меня за то, что я сказал вам, что буду обходиться с вами, как с солдатами. Но знаете ли вы, что такое солдат? Я получил и чины, и ленты, и раны; но лучшею наградою почитаю то, когда обо мне говорят: он настоящий русский солдат»^{39}.

Принимая во внимание особенности педагогической системы в 1-м кадетском корпусе, уделявшей особое внимание искусству красноречия, не следует удивляться тому обстоятельству, что именно среди выпускников этого учебного заведения впоследствии «образовалось» наибольшее число мемуаристов, способных с чувством и с толком отразить впечатления детской и юношеской поры в своих воспоминаниях, из которых явствует, что в те годы навыки светского общежития занимали в обучении не меньшее место, чем учебные предметы. Многие офицеры эпохи 1812 года пережили в стенах корпуса «три цвета времени»; то есть они начинали обучение при Екатерине II, продолжили его при Павле I и закончили курс наук при Александре I. Каждое царствование придавало кадетским будням свой неповторимый колорит. Так, С. Н. Глинка с умилением рассказывал в записках: «…Екатерина нередко посещала это заведение, а граф Григорий Григорьевич Орлов еще чаще. Обходясь с кадетами, как с детьми своими, они отведывали их пищу и брали с собой кадетский хлеб, говоря, что очень, очень хорош; и это сущая правда. Когда Императрица прекратила посещения свои в корпус, тогда по воскресным дням, зимой, человек по двадцати малолетних кадетов привозили во дворец для различных игр с ее внуками, между прочим в веревочку. На этих играх не видно было Екатерины, царицы полсвета; в лице ее представлялась только нежная мать, веселящаяся весельем детей своих. В тот вечер, когда довелось мне быть на играх, у шестилетнего товарища моего, Фирсова, спустился в игре в веревочки чулок, и упала подвязка. Императрица посадила его к себе на колени, подвязала чулок и поцеловала Фирсова. Отпуская нас в корпус, Екатерина раздавала нам по фунту конфет и говорила: "Делитесь, дети, делитесь с товарищами своими! Я спрошу у них, когда они ко мне приедут, поделились ли вы с ними"»